«Взрослые дети»

Л Аннинский| опубликовано в номере №924, ноябрь 1965
  • В закладки
  • Вставить в блог

«А иди-ка ты в люди!...»

М. Горький

Пять лет назад слово «молодые» возбуждало во мне энергию. Два года назад я утратил к нему интерес. Сегодня это слово едва ли не бесит меня.

«Итак, о молодых, - начинает Леонид Жуховицкий. - О тридцатилетних... молодых. О писателях, чей возраст лежит между лермонтовским и пушкинским».

Когда мы, «молодые», стыд-то поимеем? Лермонтов был убит двадцати семи лет от роду; убивший его человек был двумя годами моложе его... И оставим Лермонтова, он не жаловался, что умирает рано, он не плакался, что молодой, он за все отвечал сам - перед богом, перед собой, перед пистолетом, который навел на него разозлившийся мальчишка Мартынов.

Человек за все платит сам.

А к нам, как проклятие, прилипло это слово. «Нет, мальчики!», «Да, мальчики!», «Нет, ровесники!», «Да, ровесники!». В двадцать лет - молодые. Ладно, вен такой, взрослеем поздно, обнаруживаем себя в мире, кричим: войдите в наше положение, мы ведь молодые! Но в тридцать лет молодые?! Нет, простите. Это уж совсем не та молодость.

Молодость, заявляющая о себе, - это неизбежно; это выход личности во внешний мир; это просьба к миру: признавайте меня, я есмь. Извне эта проблема и решается. Мир тебя замечает: еси. Такая молодость кончается миролюбивым актом: тебя вводят в мир; умудренный опытом литератор Георгий Радов предлагает: «Не пора ли размолодить?» «Пора», - соглашаются все, - и получаешь путевку под солнце.

Но «молодость» поэтов, которые гуляют по миру в возрасте, тан сказать, Иисуса Христа и Ильи Муромца, - это уже не внешняя, неизбежная и законная молодость. Это - качество внутреннее, закореневшее, это -качество духовной структуры, отпечатавшееся не в отроке, но в муже. Это даже и не молодость, естественная и органическая, это то странное состояние духа, которое Л. Жуховицкий удачно назвал: «взрослые дети». Извне это состояние не разрешить, и добрый Георгий Радов тут не поможет: это состояние преодолевается только изнутри, опытом, а не словом, собственным усилием, а не знаком извне, творчеством, а не положением.

Поэты, которые десять лет назад выразили наше юное смятение, преодолели первую свою молодость. Они заявили о себе, выразили себя, утвердили себя. И получили то, чего добивались, - признание.

Они не преодолели еще другой, внутренней своей молодости, духовного детства своего. Ах, если бы Жуховицкий был не прав и словечко это - «взрослые дети» - можно было бы просто отбросить! Но вся жалость в том, что прав, прав Жуховицкий, и его определения как-то неуловимо прочно пристают к тем нашим поэтам, которые, как он сказал, движутся от лермонтовского возраста к пушкинскому.

Они-то, может быть, и верны себе, да вокруг них все переменилось. Не в ходе вещей, в самом духовном строе нашем переменилось. В этом драма Евтушенко и близких ему поэтических сверстников: они разбудили беса, с которым не могут совладать; они помогли сформировать в новом человеке такой духовный строй, перед проблемами которого чувствуют свое бессилие; они вызвали жажду, которую сами уже не могут утолить.

Где-то в самом истоке надо искать непреодоленную их наивность, которая когда-то позволила им заново открыть мир, а теперь наивность эта влачится за ними, как старая кожа.

Среди поэтов, которые десять лет назад помогли нам осознать себя, были всякие: буйные и спокойные, подвижные и основательные, неуловимо меняющиеся и резко определенные. Основательные и определенные строили прочнее и перестраивались медленнее. В резко вычерченных чертогах их поэзии легче видеть связь и последовательность частей, логику развития. Я начну с поэта, в граненой ясности которого с наибольшей определенностью оттиснулись наши душевные поиски, а истоки наших слабостей видны, как в незамутненном зеркале. Среди меняющегося мира такие поэты всегда стоят как незыблемые константы; не колеблясь от мгновенных веяний, они выражают лишь крупные, отстоявшиеся, длительные контуры опыта и лишь крупные повороты духовного пути. Они - как верстовые столбы на нем, прочные и незыблемые.

Л. Жуховицкий назвал одну из таких прочных фигур.

Роберт Рождественский.

Последнее время стали хорошим тоном ласковые упреки в его адрес: он и холодноват, и суховат, и резковат. Или, как принято в таких случаях изъясняться вежливо, поэт работает ниже своих возможностей.

Да, Рождественский не дает мне ответов на новые внутренние вопросы. И не правда ли, Леонид Жуховицкий, у нас с вами есть моральное право судить его строго? Ведь это мы, студенты 1955 года, вырывали на память первую поэму Рождественского из газет, это мы были той читательской средой, где укоренялась его популярность, мы мысленно укладывали в его громогласные филиппики свой крепнущий гнев к недругам-мещанам и свой первый трепещущий вызов судьбе. И мы чувствуем теперь, сколь многое остается за пределами этой громогласности. А все же...

А все же я не могу откреститься от поэзии Роберта Рождественского. Потому что выраженный им душевный опыт родствен моему, а значит, вплавлен в меня, как моя ступень к самому себе. Больше скажу: воплощаемый Робертом Рождественским тип отношения к миру - тип неизбежный, закономерный, господствующий сегодня. Дело не в том, лучше или хуже сработал он последний цикл. Дело в реальном развитии выражаемого им жизненного типа.

Он как никто верен себе. В ранних стихах легко угадывается сегодняшний Рождественский. Многолетнее творчество его легко укладывается в единую, сквозную характеристику. У него нет провалов. Хочу, кстати, заметить, что в смысле внешней выработки стиха Рождественский заслуживает упреков куда меньше, чем многие из его собратьев. Да, удачлив. Да, печатается без перерывов, обильно, ровно. Добавлю: так ведь и пишет ровно. И всегда, кстати, пишет на максимальном для себя уровне, всегда - в полную силу своих возможностей. Как раз профессиональная умелость Рождественского, его мастерство версификатора, его старательность в отделке стиха стоят точно на такой высоте, чтобы естественно и свободно выразился внутренний мир поэта. Рождественский и развивался как поэт свободно, ровно, без особых трудностей извне, - мы действительно можем по напечатанному им судить о вполне выразившемся его отношении к миру, о его душевном достоянии.

  • В закладки
  • Вставить в блог
Представьтесь Facebook Google Twitter или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.

В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.



Виджет Архива Смены