Высомол

Но хорошо, если случайно задумавшийся о девушке электрик мечтает, не размахивая руками. Тогда руки, охватившие столб и скрестившие пальцы, выполняют обязанность тормоза.

Четыре метра спуска по методу скольжения все - таки оставили в ладонях в виде напоминания о происшедшем несколько заноз. Но это была минутная тревога. Это могло случиться каждый день. Это сейчас же прошло. А, вот, та, неясная и туманная тревога все еще оставалась...

Павел прошел по усыпанному кварцитом и пропитанному алебастром двору, проехал несколько саженей в нагруженных керамикой и огнеупорным кирпичом вагонетках, сдал в инструментальную когти, плоскогубцы, бурав и прошел к новому мотору. Он успел еще ощупать гудящий статор мотора, проверил показательные приборы и вымыл руки.

В телефонной будке трубка отозвалась обычным, чужим, привинченным на штепселе словом: «Подстанция». Потом несколько других слов, тоже холодных, ибо они бегут по длинной проволоке: «Зайдешь? Ладно. Некогда, зво...»

Штепсель вынут, Анке нужно делать неотложную телефонную гимнастику.

Огромная «вольтова дуга» - в синей плавильной ванне зажата между неровными углями, послеполуденное солнце горит в щели между острыми обликами. По небу беспорядочно разбросаны угли, между ними нет слепящих глаза вольтовых огней; день на исходе, электрованны потушены...

Анка сдает смену. Веселая толстушка Лена расписывается в дежурной тетради и, приподнявшись на коротеньких ножках, поправляет Анке сбившиеся волосы. Павлу кажется, что, когда он вошел, девушки как - то по - особенному переглянулись и рассмеялись - слишком звонко.

- А, Павло! - хохочет Лена и смешно прыгает на маленьких, толстых ножках. - Ты до сих пор не знаешь, что нельзя звонить к Анке по телефону. Еще, пожалуй, в любви по телефону начнешь признаваться. Чудило! Оставь звонить, вертлявый звонарь, - выпевает она строчку из какой - то веселой песенки.

Но Анка сразу становится серьезной. Она прижимает к ушам маленькие кулачки, закрывает глаза, - вместо синих искорок на лице ее остаются только тени усталости.

- В голове у меня звонки, звонки, ЗВОНКИ, - она передергивает узкими плечами, и в этом движении Павлу чудится дрожь тоненькой пластинки между катушками телефонного звонка. - Если бы самый дорогой для меня человек несколько раз переговорил бы со мной по телефону, я не хотела бы его больше видеть.

Потом она сразу обрывает себя:

- Ну, заныла! Идешь, Павел?

- Идем, Анка. Прощай, Лена. Желаю, чтобы в конце смены к тебе позвонил товарищ К.

Как и прежде, идя рядом с Анкой, Павел не умеет сказать все, что необходимо когда - нибудь сказать. Он смотрит сбоку на ее ресницы, на розовые уши, к которым она так сильно прижимала руки, уставшие от дирижирования нестройным и непослушным оркестром чужих разговоров. Ему хочется так же, как хочется сейчас весне, чтобы ее дни расцветали и пели, чтобы у всех, - а главнее, у него с нею - звенели сердца так же хорошо и чисто, как натянутые им сегодня три струны, три фазы проводов. «Но она спросит, какое мне до всего этого дело? Ведь, я видел, как она и Ленка смеялись, когда я вошел. А потом, Ленка, эта хитрая толстуха, недаром говорила о моих разговорах с Анкой по телефону. Они смеются надо мной!» - твердо выводит Павел и жалеет, что зашел за Анкой, что идет теперь рядом с ней и, вместо того, чтобы говорить напрямик, придумывает сам для себя какие - то колючие воспоминания и слушает, как выпущенный из - под надзора старой зимой и не прибранный еще к рукам весной разгульный ветер разбрасывает по небу остывающие угли туч. «Вот сейчас же спрошу у нее, почему она дважды пропустила работу на крыше, почему в цехе говорят о ней и о Борисе, почему она с Леной смеялась надо мной», - решается Павел и спрашивает неожиданно для самого себя:

- Ты здорово устала? Анка досадливо водит брови.

- Ты ничего другого не мог спросить? Так надоело! Так надоело! Как будто не о чем больше говорить, кроме звонков, работы, усталости? Честное слово, Павел, ты забыл на крыше, вдобавок еще на заброшенное сейчас крыше, все, что ты знал.

- Брось нервничать, Анка! Крыша не заброшена, - Павел чувствует возмущение, - крышу забросили только те, что увлеклись глупостями на земле. Через несколько дней крыша...

- Павел! - Анка злится. - Я не меньше тебя знаю, что с нашей крышей! Но... Да молчи же! Но раз ты стал только «кровельщиком», как назвали тебя ребята, то и не твое дело до тех «глупостей», что делаются на земле!

- Вот как! И ты о том же.

Они идут молча. «Это в последний раз я провожаю тебя, Анка! - думает Павел. - Так вот откуда была это тревога, из - за которой я едва не поцеловал кровью землю... Но я, ведь тогда думал о тебе! Как не стыдно тебе называть меня «кровельщиком» и почему ты не догадываешься, что я чаще, чем можно, думаю о тебе? А если я скажу тебе это?»