Высомол

- Выслушай меня, Анка! - начинает Павел, облизывая сухие губы. - Я сегодня целый день работал на столбах и целый день я чувствовал какую - то тревогу.

Павел знает, что теперь он должен сказать ей о Борисе, о себе, о чем - то еще, чего он до сих пор хорошо не продумал, но простые когти, те самые когти, которые предательски разжали зубья там наверху, теперь словно со всей силой вцепились в его речь. И вышла она круглой и безразличной, как столб.

- Столб очень высокий, Анка. Стоишь на когтях, а под ними ничего... И никто не знает имени изобретателя когтей... Он, наверное, разбился, а его когти перешли к нам. И из - за них я могу потерять все. В один какой - нибудь день скользну, как сегодня, но не удержусь руками, и не будет ничего - ни работы, ни весны, ни...

Ему хочется сказать «ни любви к тебе, Анка», но эти слова задерживаются, и он доканчивает скороговоркой:

- Ничего, ничего, словом, не останется!

Девушка говорит с умеренной заботливостью:

- Будь осторожнее, Павел. Нечего на столбе размышлять о каких - то изобретателях.

«Анка! Ведь, я размышлял не об изобретателях, а о тебе!» - хочет сказать Павел, но это не выговаривается.

- Ленке вчера Степан Егорович Катков предложил выйти за него замуж, - после короткого молчания говорит Анка, - и она, кажется, согласится, несмотря на то, что он уже успел поставить ей условие: «Вы будете хорошей женой, а, может быть, по велению судьбы, хе - хе, и матерью, но думайте о кружках больше, чем о клубных кружках. Хе - хе - хе?» Ленка смешно передразнивает его и говорит, что он так и «хехекает с вопросительным знаком в конце». Но это совсем не смешно. Ведь, если Ленка и согласится, то только потому, что ей тяжело жить так, как мы с ней живем. Мне немного помогает мать, а у нее нет никого. Что - ж ты молчишь, Павел?

Павел усмехается и говорит медленно, глядя Анке прямо в глаза:

- Мне нечего говорить. По - моему, Катков не на много хуже Бориса Щеглова. Только ты ему скажи, Борису, чтобы он не звонил к тебе по телефону.

Анка шире открывает глаза и отвечает раздраженно в упор:

- Мне не хотелось бы оправдываться перед «кровельщиком», но, знай, что Борис... Впрочем, это тебя нисколько не касается... Иди обедать.

Тогда Павел хватает ее руки, тискает их и, неистово горячась, передает ей цеховые разговоры.

- Там тебя уже отдали Щеглову, а он только посмеивается. Неужели это правда? Чему же ты улыбаешься, Анка? - кричит он.

Анке совсем не хочется отвечать. На ее губах вздрагивает легкая и лукавая усмешка, которую девушка получает в наследство вместе с кровью и которой она говорит: «А! Обо мне многие думают и говорят. Из - за меня сжимаются радостью и болью сильные сердца и руки. Значит, у меня весна, значит, я хороша. И мне кажется, что не стоит их успокаивать. Ни того, ни другого, ни третьего...»

И, словно угадывая смысл этой улыбки, Павел выбрасывает горячечные глупости:

- Анка! Это не счастье! Это не по - комсомольски! Он чужой! Он не был на нашей крыше, Анка! Не был на крыше, Анка!

Голос его разгорается, и он кричит, сам не зная, откуда идут к нему эти книжные, горячие слова, которыми - он уверен - никто еще не говорил при вольтовой дуге солнца, днем...

- Когда ты будешь со мной, Анка? Я спою тебе такую песню любви, какой ты никогда не слыхала, Анка! Я смогу сказать тебе, Анка, то, что так трудно сказать. Я знаю, что это будет, только поверь мне, Анка!