Вятский рынок

– Вы меня не тычьте!

– Я и не думал тыкать.

– Тыкаете.

– Да не думал я тебя тыкать!

– Сию минуту в-вв-ввы меня тыкали, – раздельно и обличающе говорит дама и двигается вдоль рядов. – И, между прочим, при людях.

Позади нее завиваются воронки, и народ волнуется:

– Кто кого тыкал?

– Да нет. Ничего такого не было, – разрешает сомнения торговец огурцами. – Не тыкала она меня, а выкала. Безо всякого уважения. – «В-вв-ввваши огурцы сколько стоят?» Врастяжку. Сквозь зубы. Как с нелюдем. Я так не привык. У меня есть документ на право торговли. Огурцы эти я сам выращивал. Подойди ко мне по-человечески! Мы и выкаем и уважаем. И тыкаем и тоже уважаем...

Плывет башня над базаром. Плавится солнце в накладных волосах.

– В какую цену ваши помидоры?..

– В какую цену ваши грибы?..

– В какую цену ваша дыня?..

Ничего не покупает башня. Только спрашивает.

Доплывает она до старушки – маленькой, сухонькой, скуластой, в гофрированной панамке двадцатых годов. Башня неожиданно чихает.

– Будьте здоровы! – говорит старушка и берется за сердце. – Господи, как вы меня напугали!

– Чем?

– Извините, чихом...

– Чай, ты не интеллигенция какая, чтобы чиха пугаться, – говорит башня и плывет дальше.

Старушка качает головой ей вслед и подходит к прилавку, где торгует грибами и орехами тетя Шура – женщина могучая, в красном платье и косынке. Есть декольте, но его не всякий разглядит – до того она вся малиновая, тетя Шура. Сколько вы ее помните – а помните вы ее с тех пор, как помните себя, – ей никогда не было больше тридцати пяти лет. Тетя Шура торгует, и вся она – лицом, спиной, руками – наслаждается тем, что она такая вот вечная. Кто-то там стареет, кто-то даже умирает, кто-то считает годы, кто-то растет, тянется, тот с такого года рождения, тот с этого, а у тети Шуры и даты-то рождения нет – она как скользящий праздник, потому что тридцать пять лет предписаны ей на веки вечные.

Говорит она мягко, лукаво, протяжно, не говорит, а истинно поет: