Возвращение к сыну

У меня словно гора свалилась с плеч. Дорогим подарком прозвучали эти слова похудевшего, повзрослевшего сына. Вот так-то, товарищ Попов, подумал я. Пишите, что придумаете, клеймите, как хотите, а родной сын, моя плоть и кровь, на меня не в обиде. У него своя жизнь, он совершил собственную ошибку, добровольно выбрал себе друзей и теперь сам искупает вину за совершенное преступление.

Но это я только поначалу обрадовался. Первые несколько дней после свидания ходил спокойный. Потом уже, значительно позже, пришли новые мысли.

Да, я, конечно, могу отделить себя от преступления, совершенного Игорем. Здесь я действительно «ни при чем». Поэтому, кстати, а не по каким-то другим причинам я и не пошел в суд.

Но могу ли я, имею ли моральное право отделить себя от сына вообще? Снять с себя родительскую ответственность за то, что вырастил не того человека, какого хотел бы? И разве не логическим завершением нашего взаимного отчуждения, «несложившихся отношений», как правильно пишет корреспондент «Смены», стал тот трагический для нашей семьи «обычный, зимний вечер»?

Сын по молодости лет мог не видеть всю цепочку. Юность не задумывается над глубиной причинно-следственных связей. Но мы-то, взрослые, и, видимо, родители в первую очередь, должны же задумываться. И я снова и снова вчитывался в строки открытого письма. Мысленно искал ответы на жесткие, справедливые вопросы, поставленные передо мной журналистом.

«Как вы допустили, что единственный сын совершенно перестал считаться с вами?»

А ведь действительно перестал. Хотя бы потому, что даже внешне выглядел совсем не так, как мне бы хотелось. Когда это произошло? В шестом он как будто был еще вполне управляемым, послушным мальчишкой. А вот в седьмом Игоря словно подменили.

Нет, я не считал воспитание сына «тяжкой обузой», немужским занятием. Но если быть до конца честным, то действительно излишне передоверился жене и школе. Как-то так получилось, что все родительские собрания посещала именно жена. И опять ловлю себя на неполной правде. К сожалению, получилось это не случайно. Я просто не сумел найти общего языка с классным руководителем и некоторыми другими учителями.

Когда Игорь стал хуже учиться, мне показалось, что виновны в этом как раз педагоги. Дома ничего не изменилось, парень вроде тот же, и вдруг в пятом классе посыпались двойки. На собрании я услышал упреки в свой адрес. К публичному унижению, не привык, вспылил и высказал в ответ свою точку зрения. Естественно, после этого в школу стала ходить только мать. Как будто ничего особенно тревожного она не приносила, я и успокоился.

Дальше В. Попов спрашивает: «Кто должен был открыть Игорю истинное обличье нового «друга»? Полагаю, что вы, Сергей Гаврилович. Но вы вряд ли даже знали в лицо Шмырева».

Действительно, я никогда не видел в лицо этого, как выяснилось, ближайшего друга и «поводыря» Игоря. Компания Шмырева стала еще одним предательским «союзником» в моих отношениях с сыном.

Все мальчишки растут в компаниях — уличных, дворовых. Так было в мое время, почти тридцать лет тому назад, так водится и теперь. Наверное, это закон возрастной психологии — для подростка важнее всего общение со сверстниками. Все мы прошли через это. И ничего плохого в принципе тут нет. Ну, а если в частности...

Вот я думаю: узнай я вовремя, с кем связался мой сын, что можно было бы сделать? Ведь притяжение сверстников куда сильнее родительских нотаций... Нет, опять я выискиваю для себя самооправдание. Сделать наверняка можно было что-то. Ведь я радиолюбитель с большим стажем. До шестого класса и Игорь любил выходить со мной в эфир. Потом куда что подевалось. Мне даже обидно стало: ну, не хочешь, так не хочешь. А пригласи я их тогда вместе с Мишкой Шмыревым, вдруг все сложилось бы иначе...

Сейчас, когда я знаю исход моих несложившихся отношений с сыном, я вижу и еще один выход из положения. Года три назад с нашего предприятия уволился хороший специалист. Выглядело это увольнение очень странно. В коллективе он пользовался большим авторитетом, работал с увлечением над перспективной темой, сулившей ему научную степень, и вдруг...

Слышал я краем уха, что у него неладно с сыном, но тогда не придал этому значения. Недавно разыскал, поговорили. Ситуация оказалась очень похожей на мою. В старших классах, начиная с седьмого, его сын сильно задурил. Отец в отличие от меня не пустил дело на самотек. Ходил часто в школу, пытался записать сына в кружки, брать с собой в походы. Видел: все бесполезно — компания явно перетягивала. Сын все сильнее грубил, все меньше считался с родительскими словами, и тогда отец пошел на крайнюю меру: их семья переехала в другой город. Недалеко от нашего, но окружение сменилось полностью. Не сразу, но парень выправился. Окончил школу, теперь уже студент института.

Вот, оказывается, и такой метод есть в арсенале борьбы с «трудностью» собственного сына, его привязанностью к плохой компании. Только родителям надо уметь жертвовать своим благополучием. Раньше я этого не понимал.

Знал ли я, чем может кончиться отчуждение Игоря от дома, от семьи, его плохая учеба, полное растворение в молодежном «балдеже»? Честно скажу: не думал, что мой сын способен совершить преступление, не мог в это серьезно поверить. Всегда считал, что преступники вырастают совсем в других семьях. В подобных Шмыревой, как она описана в открытом письме.

«Почему классически «трудная» семья Шмыревых и не менее классически «благополучная» семья Прохоровых вырастили, по сути, одинаково запущенных и распущенных детей?»

Такой вопрос задал мне и предложил задуматься, почему так произошло, корреспондент «Смены». Что ж, как ни горько, но приходится признать его правоту. Да, одинаковое преступление, одинаковое наказание, одна компания. При всей разнице наших семей был в них один общий враг. Одним словом его можно назвать — «инерция». Жизнь день за днем, месяц за месяцем шла в наших семьях по заведенному порядку: у Шмыревых — выпивки, ругань, рукоприкладство, у нас — лаковый и хрустальный порядок, телевизор, мое хобби — радиодело. И от того, и от другого нашим детям хотелось убежать. Они и убегали.

Что-то неладное я чувствовал давно. Кажется, это называется моральным дискомфортом. Время от времени пытался даже поговорить с Игорем. Но ничего путного не получалось. Он лишь ждал момента, когда закончится моя нотация и можно будет удрать. Я видел это, злился и вместо спокойного задушевного разговора срывался на осуждение его поведения, а то и угрозы. Нужен был какой-то совсем другой подход. Но всерьез поискать его я так и не успел. Инерция!