Случилось мне недавно разговориться с другом, доктором по профессии, о предмете, на первый взгляд странном, – всегда ли хороша в человеческих взаимоотношениях, всегда ли приносит пользу доброта? Друг поделился историей, которая произошла за неделю до нашей встречи, вернее сказать, стряслась в больнице, где он заведует хирургическим отделением. В его изложении история эта звучала примерно так (я опускаю медицинские подробности).

...Когда она влетела в кабинет, я сразу понял: ЧП! Во всяком случае, добра не жди. И действительно, из того, что она бормотала, я с трудом узнал: сестра подала ей, а она вколола больному вместо анестезирующего вещества средство, применяемое для дезинфекции рук...

Представляешь?! Врач ввела больному черт знает что и примчалась докладывать! И еще причитает: ох, тюрьма мне теперь, тюрьма. Спрашиваю ее – это уже в коридоре, на бегу, – как же ты больного на столе бросила? А она даже не понимает, о чем это я, повторяет свое: умрет – тюрьма. Понимай: умрет, он, больной, а тюрьма ей, врачу... И спрашивает еще, сколько ей дать могут, какой срок.

Что надо было больному сделать – я сделал, жизнь его была вне опасности. Признаюсь, еле в себя пришел: все-таки переволновался ужасно. А потом стал думать: что же мне с этими – с врачом молодым и сестрой – делать? Ведь едва человека на тот свет не отправили. Строго говоря, если даже парень выживет – а в первый момент у меня никакой уверенности в этом не было, – дело подсудное.

Все, что я услышал, произвело на меня впечатление, но как-то сосредоточиться и произнести «приговор» – а ведь друг мой, я уловил это по его интонации, ждал пусть неофициального, а все-таки приговора – я не мог и начал издалека.

Вспомнилось мне одно давнее происшествие, случившееся, правда, не в больнице, а в школе. Привели родители своего сынишку в первый раз в первый класс А сдали на руки молоденькой учительнице. Та собрала ребятишек и повела их, как цыплят, в класс. А по дороге объясняла, что где в школе находится, какие тут порядки. В частности, сказала: «Если кому-нибудь надо что-то спросить на уроке, полагается поднять руку и, когда я разрешу, встать и задать свой вопрос».

Не прошло и двадцати минут первого урока, как поднялась рука.

– Что ты хочешь? – спросила учительница и, услышав, что мальчик просится выйти, посадила его на место: – Сиди и слушай!

Через десять минут рука поднялась вновь. Все повторилось сначала. Вероятно, молоденькая учительница считала, что понятия о дисциплине надо прививать школьникам с первых же шагов, да и в конце концов никакие пятнадцать минут, оставшиеся до звонка, погоды не делают. Однако, когда спустя малое время она увидела предательскую струйку, вытекавшую из-под парты, было уже поздно... И вот тут-то началось страшное.

Учительница вывела оскандалившегося мальчонку на середину класса и, обратившись к ребятам, сказала: «Смейтесь над ним!»

Конечно, сорок несмышленышей откликнулись незамедлительно – дружно захихикали... Представить нетрудно. С мальчиком же после этого случился нервный припадок, и он долгое время не мог ходить в школу.

История эта обрела гласность, и ее придирчиво обсуждали в педагогическом коллективе, в роно, на учительских совещаниях. Учительницу ту наказали, но не очень строго. Я же считаю, что ее надо было лишить права работать с детьми. Пусть учит взрослых, пусть занимается учетом и систематизацией наглядных пособий, составляет аннотации на школьные учебники, словом, пусть делает что угодно, но дорога к детям должна быть ей закрыта.

Все это я высказал своему другу-доктору и спросил: тебе не кажется, что здесь есть известная аналогия с историей твоей врачихи? И, может быть, справедливо было бы «трансплантировать» твоего хирурга на медицинский склад, в статистическое управление, санитарно-эпидемиологическую станцию, то есть при медицине оставить, а от живых больных оградить?

– Теоретически ты, вероятно, прав, – сказал мой друг после некоторого молчания. – Ну, а если рассудить несколько иначе: отстранили мы хирурга от его непосредственного дела. Проработали, выставили на всеобщее осуждение, примерно наказали, а потом, как ты советуешь, еще и сплавили куда-нибудь на санэпидемстанцию... Для медицины особого убытка, конечно, от всех манипуляций не произойдет, а для других, может, даже некоторая польза будет: воспитание примером от противного... Но ведь из отделения уйдет не просто штатная единица. Уйдет озлобленная душа. И какая гарантия, что на новом месте этот человек под воздействием озлобленности не натворит новых бед? Меньших или больших... Смысл не в размерах ущерба, смысл в характере самого человека, в его способности правильно оценить случившееся с ним. Есть в моем рассуждении хоть доля истины? – тревожно спросил друг.

И я понял: наш разговор – не просто болтовня двух приятелей, а может быть, именно сейчас, сию минуту, рассуждая вслух, проверяя себя, мой друг решает судьбу своего коллеги.

– Доля истины в том, что ты говоришь, разумеется, есть. Даже, я думаю, большая доля. Но вот над чем надо задуматься: где должна проходить, где может проходить крайняя черта прощения, так сказать, граница доброты?

– Но почему непременно устанавливать жесткие пределы? – перебил меня друг. – И какие тут вообще могут быть нормы разграничения? Сейчас меня занимает только этот человек и его поступок, эта его вина. И вопрос в том, можно ли сделать так, чтобы, не озлобляя виноватую, заставить ее осознать случившееся, чтобы она пережила свой промах не на словах, а всем нутром, чтобы сама лично, а не я – начальник, не мы – коллектив – осудила себя и отважилась на решение: буду жить и работать теперь иначе...

И он снова замолчал. Я не нашелся, что возразить моему другу, хотя все еще не до конца принял его доводы.

...Если учитель, как бы блистательно он ни знал свой предмет, не любит детей, ему не место в школе. Врач, способный под воздействием пусть и самого сильного потрясения оставить, бросить больного без помощи и думать только о себе, о наказании, которое ему предстоит понести, я полагаю, не имеет права лечить. Но этого я не сказал моему другу, а спросил: «Ну, и что же ты сделал со своими штрафниками?» Он поморщился: определение «штрафники» ему пришлось явно не по душе, но стал рассказывать дальше:

– Врачу я сказал: все слова, оценки, разговоры – пока в сторону. Идите к больному, сидите возле него хоть круглые сутки, хоть целую неделю и делайте то, что надо делать. Извольте вытащить больного. Не будете знать как, зовите меня, вызывайте по телефону... Наша задача – выходить человека. И помните: вы его едва не убили. Накажут вас или не накажут, а все равно, если умрет, – убийца вы. Подумайте про жизнь, про наше ремесло, а прежде всего про то, что парню-то всего двадцать три года.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.