Видная работа

— Да нет, вроде берут его на старое место.

— А с соседями как сейчас, не обижаются на Владимир Палыча?

— Нет, нет, все в порядке, ведь он даже не пьет теперь…

— Ну хорошо. Пусть завтра зайдет ко мне. В 14.00 буду на пункте охраны порядка...

12-й общественный пункт охраны порядка — средоточие пяти участков, но пятеро участковых встречаются здесь редко: придут заполнить документы и снова — в обход по адресам: встречи с людьми, разбор жалоб. Так весь день, а вечерами — поочередно — в патруле с народной дружиной или в общегородских рейдах. А может быть, они не сидят тут, пока ремонт? Но нет, на соседнем общественном пункте охраны порядка помещение на зависть: новое, светлое, у каждого инспектора свой кабинет, а и там особо не засиживаются. Некогда. Даже санитарное состояние улиц — на участковом. На своем участке он действительно отвечает за все.

Словно в подтверждение тезиса о многообразии исполняемых обязанностей показал Николай одинокие футбольные ворота в глубине тупика:

— Вот, уже хотели их снести. Пришлось-таки повоевать с жэу. Ну, ничего, отстояли. — Он улыбнулся, на мгновение расслабившись, и даже походка его стала, как мне показалось, беспечней. — Конечно, это не решает проблемы, но все же. А то ребятам и играть-то негде... — Посмотрев на часы, Чаусов прибавил шагу — до конца ежедневного марафона было еще далеко.

В «бегунке», то есть списке лиц, которых предстояло посетить, значились двое молодых мужчин, последние месяцы нигде не работавших. Один ранее привлекался к ответственности за уклонение от уплаты алиментов, другой — судим за злостное хулиганство. Но на первого поступило заявление от матери и братьев, что невмоготу с ним жить под одной крышей, а о втором мать отзывается положительно: «Я на бюллетене сейчас, руку вот обварила, так Саша мне помогает по хозяйству». И пойми тут, кто есть кто.

Как не просто порой отличить закоренелого преступника от случайно оступившегося! С тунеядцами еще сложней: поди разберись, то ли его в самом деле не берут на работу из-за прошлой судимости, то ли сам он отлынивает от работы, ссылаясь на то, что не берут (и даже хранит справку с мотивированным отказом)?

Вот и ходит участковый, обивая пороги отделов кадров, прося трудоустроить своих подопечных. А отделы кадров боятся брать на себя ответственность. И их можно понять. Всех абсолютно можно понять. И лейтенант дозванивается до директора, назначает встречу...

— Этого-то?! Да вы что?! Зачем он нам? Если б я его не знал — другое дело. А он ведь у нас работал. Что ни день — пьяный. Такому и Указ — не указ. Прими его, а через два дня увольняй? Зачем мне такой хомут на себя вешать?

— Но и на мне тот же хомут — вот и будем в одной упряжке, — пробует урезонить инспектор. — И если мы вместе возьмемся, глядишь, и вытащим еще одного из болота на твердую почву...

— Ох, нелегкая это работа...

— Но кому-то же надо попытаться. Если все откажутся, отвернутся — окончательно потонет человек.

— А можно ли заставить работать того, кто не привык и не хочет? Воспитывать тридцатилетних недорослей — это же нонсенс. У нас производство, а не детсад.

— Но вы же не пробовали. А вдруг?

— Да я и так знаю, сколько уж таких было...

Слушая их спор, я понимал, что обе стороны по-своему правы. И сочувствовал трудностям лейтенанта. Но недолго я оставался между двух правд.

На следующий день мы опять были в многоэтажном доме, где давно уже не работал лифт. Тогда и подумалось: ну к чему эти бесконечные хождения по адресам мифических героев? Я тут всего второй раз — и то без особой охоты топаю на седьмой этаж, а участковому каково? Он-то ходит сюда много чаще. Опрос соседей по лестничной клетке и этажом ниже лишний раз подтвердил, что искомый гражданин по месту жительства появляется редко, ведет себя тихо, потом опять исчезает. Ни с кем толком не общается, потому, где он пропадает месяцами, ничего сказать не могут. А инспектор все-таки обязан встретиться с этим бродягой, чтобы официально предупредить его об уголовной ответственности за тунеядство. Не слишком ли сложно? Ведь неуловимый тот гражданин знает все это наизусть — не впервой — и права свои знает и — спокоен. Потому как по закону имеет право не работать до четырех месяцев...

И это еще не предел, как говорили мне в один голос воронежские инспектора (чувствуется: больная тема). Тунеядец, оказывается, может и дольше вести такой образ жизни, если имеет денежный вклад в сберкассе. Иные годами не работают, и ничего с ними не сделаешь. Причем как те деньги попали на лицевой счет, насколько они честно заработаны и откуда вообще накопления у человека, который вечно только тратил? Все это остается «тайной вклада». А бывает, что пользуются уловкой: берут в долг крупную сумму, кладут на сберкнижку, затем деньги снимают, а уведомление остается, что такой-то вклад действительно имел место быть...