Видение

- Ничего! - грубо сказал я и закрылся с головой одеялом: видеть, слышать ее было невыносимо.

Когда она принесла обед, а потом ужин, я не отозвался и вплоть до смены лежал с закрытыми глазами, будто снова впал в беспамятство.

Горбунью сменила старушка. Я попросил есть. Она принесла бульон, склонилась надо мной и сказала буквально то же:

- Ну, как мы себя чувствуем?

Напрасно ненавидел я бедную горбунью: постепенно в нашей палате перебывало около десятка нянек, сестер и докториц, и все они начинали одинаково: «Ну, как мы себя чувствуем?»

И только она, мое видение, почему - то не показывалась. Как я ждал ее, как тосковал!

Это было нелегко, пришлось уговаривать и нянек, и сестер, и главного врача, чтобы мою койку передвинули поближе к двери, откуда был виден коридор. Я поставил свой колокольчик так, чтобы в нем все проходившие по коридору отражались издалека и раньше, чем можно было увидеть без этого зеркала. Наконец, я узнал решительно всех, кто работал в больнице. Ее не было.

Я спросил горбунью, нет ли кого из больничных работников в отпуску, не увольнялся ли кто за последнее время.

- Никого, никто. А вам кого надо?

- Никого не надо. Я это так, - сказал я.

Мне стало ясно, что гонялся я за несуществующим, за созданием своего больного воображения. Возможно, что мое видение и не было чистым бредом, возможно, одна из женщин, работающих в больнице, и была тогда около меня. Но если бы она хоть чем - нибудь, хоть чуть - чуть походила на мог видение! И я не стал больше допытываться, была ли и кто; если была, спасибо ей!...

Поправлялся я медленно. Привезенные в один день со мною больные уже ходили по палате, а я и садиться не мог без помощи.

Я, пожалуй, не вышел бы живым из этого храма врачевания и милосердия, если бы не горбунья. Однажды эта няня, все время торопливо и тяжко шагавшая из палаты в палату, приостановилась около меня и спросила:

- А что же к вам никто не едет?

Я сказал, что дальний, мои родные и не знают, что я здесь.

- Вот оно... А я гляжу, гляжу, и никого - то нету. Вот оно...

Ее окликнули, ее постоянно звал кто - нибудь, и она отошла к другому, потом к третьему. Я от нечего делать следил за ней. Ранее занятый своим видением, я почти не замечал ее. В ней самым безжалостным образом были соединены два существа: юная девушка и древняя, уродливая старуха; от девушки было аккуратное, свежее, временами беззаботно оживленное лицо и звонкий, бодрый, немножко строптивый голос; от старухи - впалая грудь, костлявые, высоко поднятые плечи, согнутая дугой спина и тяжелая, ныряющая походка.

Как звали ее, сколько лет ей и откуда она, ближняя или вроде меня дальняя, я не спросил. Интересовался я только от нечего делать.

На другой день няня опять подошла ко мне. Она только что явилась на дежурство, раскрасневшееся от мороза лицо еще не успело погаснуть, брови и ресницы были усыпаны мелкими слезками растаявших снежинок, от одежды веяло холодком.

- Доброе утро! - сказала она, весело кивнула мне и положила на мою тумбочку пестрый узелок. Потом принесла миску воды, помогла мне умыться и развязала узелок. В узелке были тарелка с горячими ватрушками, бутылка молока и горсть сахару.