- Вот, значится, полдела сделано. Самое трудное, ночь эту самую сбагрили. Остальное здесь доделают доктора. А мне домой надо, к старухе. Я налегке, по - летнему выехал, в картузишке и без варежек. Как черт перед ладаном надрожался. Ночью - то снег как хлынет да как хлынет, целая зима опрокинулась. А ты и не заметил? Погляди - ка, оглянись!
Телега стояла на широкой площади незнакомого села. Площадь, дома, степь, два ряда каких - то старых раскидистых деревьев, наверно, берез вдоль большой дороги, - все было под снегом.
- Видел? А я в картузишке и без варежек, - старик пошаркал ладошкой о ладошку. - Всего скрючило. Нет ли у тебя чего погреться?
На фронтовом языке «погреться» значило покурить, и я наградил старика целой осьмушкой махорки: сам я курил мало, недавно только обучился.
- К вечеру санную дорогу накатают. Поторопился ты заболеть - то. Подождал бы дня два, ух, как прокатил бы я тебя на санках.
Старик говорил еще что - то, но я уже не мог понять его: меня снова обступила пустая, темная ночь.
Не знаю, что делали со мной, должно быть, старик куда - нибудь еще подвозил, а там снимали с телеги, несли... Я запомнил, что у меня страшно отяжелела голова и потянула вниз, я очутился на крутом обрывистом косогоре, потом сорвался и полетел в черную яму, полетел вниз головой. Летел долго и все быстрей, ветер совсем перехватил мне дыхание, но я так и не долетел до дна. Потом все исчезло: и тьма, и ветер, и яма, в которую падал... Я перестал быть.
Через неизвестный мне промежуток времени что - то прохладное и необыкновенно ласковое коснулось моего лба. Голове сразу стало легче, будто ее, накаленную жарким солнцем, я окунул в холодный поток. От головы прохлада полилась в грудь, в ноги, в руки, обежала все закоулки тела. Я открыл глаза. Надо мной, склонившись, стояла незнакомая женщина в больничном халате. Ее рука лежала у меня на лбу, от руки струилось то прохладное и ласковое, что разбудило меня, а может быть, вырвало у смерти. Женщина была такой красоты, какой я никогда не видывал. Я не упомнил, кажется, и не заметил, какое у нее лицо, волосы, глаза, она показалась мне тихим, ласковым, нежным видением, которое явилось, чтобы помирить мое обиженное сердце с жизнью, разбудить в нем заглохшие желания.
- Ну, как мы себя чувствуем? - спросила она, когда наши взгляды встретились.
Я схватил ее руку и плотней прижал к своему лбу. Она, видимо, поняла, что я хотел оказать: «Не уходите от меня!», - и другой, свободной рукой взяла мою руку, подержала так некоторое время, потом сказала: «Я скоро вернусь, а вы полежите и не буяньте» - и ушла.
Я потянулся за ней, все во мне сошлось в одном желании: жить, видеть ее; откуда - то взялись силы, и я встал, но споткнулся и упал опять во мрак, в бездну. Падая, заметил, как предо мной мелькнуло мое видение.
Первое, что я увидел очнувшись, был маленький светлый колокольчик на тумбочке у моего изголовья. И я не сразу сообразил, что лежу в больнице и колокольчик поставлен мне вызывать сиделку.
Я вспомнил мое видение и начал оглядывать палату. В ней было два ряда, всего девять кроватей. В тот, в первый раз я позабыл сосчитать свою, десятую. На них спали бледные, остроносые люди, спали, по-видимому, послеобеденным сном: всю палату заливал белый свет зимнего дня. Из медицинского персонала в палатах никого не было. Из коридора слышался говор, но говорили приглушенно, и я не мог распознать, есть ли там она, мое видение.
Я дотянулся до колокольчика. Боже мой, каким тяжелым показался он мне! Сгоряча я поднял его, но удержать не смог, и колокольчик полетел на пол. Голоса в коридоре смолкли, дверь начала медленно открываться.
- Ну скорей, скорей! Кто там? - застонал я.
Вошла худая маленькая горбунья, гладко, по - мальчишески остриженная, наверно, только что перенесшая тиф. Я поспешно закрыл глаза.
Но она по чему - то, может быть, по моей тумбочке - на ней одной не было колокольчика, - быть может, по моему изменившемуся дыханию, догадалась, что звал я, подошла и спросила:
- Очнулся? Ну, как мы себя чувствуем?
Я открыл глаза и, должно быть, так дико, с такой ненавистью поглядел на нее, что она попятилась. Что в том, что она не была виновата, но она опустошила меня, украла мою последнюю радость, и я возненавидел ее.
Она спросила, что мне нужно.
В 12-м номере читайте о «последнем поэте деревни» Сергее Есенине, о судьбе великой княгини Ольги Александровны Романовой, о трагической судьбе Александра Радищева, о близкой подруге Пушкина и Лермонтова Софье Николаевне Карамзиной о жизни и творчестве замечательного актера Георгия Милляра, новый детектив Георгия Ланского «Синий лед» и многое другое.