В кандальной бригаде

Жили мы в двух небольших фургонах, построенных в виде клеток для диких зверей. Места в них было человек на пять, но туда втискивали восемнадцать. Днем фургоны перевозились на лошадях - двух тощих тюремных клячах. На ночь ставились в лесу, милях в двух от места работы.

Помню нашу первую ночь в таком лесу, в духоте, в температуре, около 30 - 40 градусов. Мы лежали вплотную друг возле друга поперек клетки. Наши ножные кандалы были соединены теперь длинной тяжелой цепью. Лежали мы прямо на грязном полу, подстелив свои пиджаки. Тысячи насекомых бродили по полу, по стенам, падали с потолка.

Мы не могли спать. Рядом со мной и Джеком лежал, едва помещаясь поперек клетки, негр-фермер, получивший тогда в суде четыре месяца вместо трех. Он все время стонал и плакал.

- Мамми, мамми... Ты осталась одна теперь.

Он был женат всего три года и имел уже трех детей. Все время я помню его убивающимся, что он не увидел их перед отъездом сюда. Гигант, с железными мускулами, единственный из нас физически не страдавший ни от жары, ни от работы, он плакал как ребенок, когда вспоминал о мам-ми и о детях. Его арестовали потому, что его мамми понравилась полицейскому сержанту. Он никогда не был бродягой. Он арендует несколько акров земли и работает, как вол, на ферме. О, он убьет сержанта, когда вернется.

- Молчи ты, без тебя тошно! - кричал на него сосед, рыжий ирландец лет 40, отправленный сюда за то, что назвал полицейского, избивавшего женщину, кровавым псом. Остальные в нашей бригаде были все молодые парни, арестованные во время очередной облавы на безработных.

Помню вдруг ужасный крик, раздавшийся среди ночи.

- Змея! Змея! - кричал кто-то.

Мы вскочили, звеня цепями. Было почти светло, желтый диск луны висел над нашей клеткой, как тусклый фонарь. В углу мы увидели маленькую змею, заползшую сюда вероятно сквозь одну из многочисленных здесь щелей.

- Она кинется сейчас, ребята, - шепнул молодой, голубоглазый паренек из Канзас-Сити, недавно, как и я, попавший в Техас. Он был безработным уже восьмой месяц, а сейчас ему, как и нам, предстояло три месяца бесплатно мостить дороги.

Ирландец выскочил вперед, чуть не свалив нас с ног. Тяжелая цепь оттягивала нам кандалы и гремела. Змея, шипя, метнулась к нему, но он ловким ударом каблука размозжил ей голову.

Ночь продолжалась.

На утро нас всех вывели к умывальнику, длинному деревянному желобу вроде тех, из которых поят лошадей. Все умывались сразу в одной и той же грязной воде. Среди нас были больные, но ни подрядчика, ни нашу охрану это не интересовало.

Тяжело было работать на солнцепеке при пятидесятиградусной жаре. Многие не выдерживали, падая в обморок. Их оттаскивали в сторону, поливали водой и оставляли в покое до тех пор, пока человек не очнется. Потом его вновь ставили на работу. Многие из нас при этом часто пускались на хитрости и число обмороков неудержимо росло. Тогда охранник наш стал бить плетью каждого, кто падал без чувств. Если избиваемый молчал и лежал без движения, его оставляли в покое, если же боль заставляла его инстинктивно дергаться или стонать, его тотчас же под угрозой лишних часов работы «приводили в чувство».

Кормили нас хлебом из гнилой муки и тухлым мясом. Один раз мы устроили форменный бунт, отказавшись работать. Тогда наш страж пригрозил спустить на нас собак. Перед этой угрозой пришлось смириться. Нас окружали не люди, а звери, способные любого из нас застрелить на месте.

К концу первого месяца двое из нас умерли от солнечного удара. Двое были тяжело больны. Их попросту оставили в лесу, обещав сообщить, а ближайшее полицейское управление, чтобы их забрали. Было ли, однако, сообщено об этом, я не знаю.

Вскоре заболел и Джек. Он лежал в фургоне и стонал. Жажда мучила его и днем и ночью. Но сторож не позволял никому из нас оставаться с ним, и Джек лежал один, брошенный, как собака, в вонючей, кишащей насекомыми клетке. Прямо удивительно, как он остался жив.

По воскресеньям и в дождливые дни мы не выходили из клетки. Наш сторож сидел подле, на лесенке и иногда рассказывал нам о прошлом, о старых техасских тюрьмах. Раньше так заставляли работать только воров и убийц. «Но теперь много народу развелось, - говорил он, - вот и нужно куда-нибудь вас девать. И дурь свою революционную забудете и государству польза...».

Однажды, наш негр, СТОНАВШИЙ О мам-ми, порвал свою цепь и убежал. Как ему удалось это, не знаю. Только вдруг мы увидели его бежавшим по полю с куском цепи в руках. На него спустили собак. Но должно быть отчаяние сделало его неуловимым.

Мы стояли вдоль дороги, глядя вслед ему, как зачарованные. Повторилась та же картина, как и в день нашего прибытия сюда, только лес на этот раз был ближе. К счастью для негра, у сторожа в данный момент не было ружья, он оставил его у себя в фургоне. Не мог же он предполагать, что кто-нибудь из нас может порвать железную цепь в полдюйма толщины. Тогда он, проклиная и ругаясь, спустил собак.