... Перед ними открылось широкое авеню. В угловом сквере осень уже позолотила липы. Клены багровели, и листья их в желто-голубом небе трепетали как румяные дневные звезды. Посреди круглого газона высоко, как взброшенное копье, бил фонтан. Моссоветская гостиница, подстать этой пышной и пригожей осени, блистала гранитным цоколем: соки ягод и плодов, казалось, играли и пенились под темнокрасной его корой. Двери плавного вестибюля, беспрестанно открываясь, пели густо и сочно как труба военного оркестра.

Елена и Воробьев вошли. Их обняло светом, теплом и мягкими шумами, похожими на шуршанье крыльев: то скользили вверх и вниз лифты. Окна лифтов блестели как глаза золотых рыб в аквариуме.

Портье, похожий на профессора консерватория, вручил путешественникам ключи от их комнат.

- Увидимся? - спросил Воробьев. Елена поймала на его жестких блестящих скулах, в улыбке, раздвинувшей плотные темные губы, выражение какой-то очень молодой робости и надежды.

- Конечно, увидимся, - сказала она, ласково пожимая большую мясистую руку.

Положив ключ в сумочку, Елена задержалась в вестибюле. Она наскоро вспомнила, как вместе со студенческой экскурсией когда-то поднималась вверх по скрипучим стремянкам, бродила по скупо освещенным пещерам будущих коридоров и, натыкаясь на груды мусора, воображала будущее великолепие. Тогда еще не сняли лесов с гостиницы Моссовета. Тот день как раз был для нее особенно несчастным, и потому она с подчеркнутым старанием слушала, смотрела, лазала вверх и всюду хотела попасть первой. А сама все отфыркивалась как замерзший котенок, глотала едкие, ужасно колючие, как колосники, слезы и тайком вздыхала.

- А... да что там еще!... - опомнившись, прошептала Елена и в резвой досаде даже прикусила губу. - Первая любовь... детство... глупости.

Она остановилась посреди просторного вестибюля, смутно отражаясь в глади паркета. Золотистые огни вспыхнули ей навстречу: это в окнах «справки», «поручения», «почта и телеграф» и «комната интуриста» зажгли свет.

Около окна «справки» стояло двое: один высокий старик в дорожном пальто, другой - приземистый, плотный, с седыми подстриженными усами, в кожаном шлеме и пальто летчика. Свежее девичье лицо мелькало в окне.

Высокий вдруг снял свою коричневую шляпу и белоснежным платком вытер лысый лоб. Он смеялся, заглядывал к девушке в окно и опять смеялся.

- О, das ist wundervoll.

Девушка смотрела на старика, ничуть не обижаясь. Тонкая улыбка ее как бы говорила: «Ну что же тут удивительного?»

У высокого плечи все еще ходили от смеха, а крупное бритое лицо с мягким горбатым носом даже лоснилось от какого-то уж очень большого удовольствия.

- O! Это же полководец, и я должен повиноваться! - сказал он по-немецки, обращаясь к своему спутнику, летчику.

Старик вдруг поклонился девушке в окне справок и, прижав шляпу к груди, что-то продекламировал сочным театральным басом.

Затем он торжественно протянул девушке большую жилистую руку:

- Bitte, Genossin, bitte!2.

- Дайте руку немцу, дайте! - смеясь, сказал девушке седоусый летчик, и она в некотором замешательстве протянула руку по-детски, «лодочкой». Старик нежно расправил ее пальцы, поцеловал и удалился, гордо отирая лысый лоб.

- Простите, - сказала, подойдя к справочному окну, Елена. - Я любопытна. Никак не могу проникнуть в смысл: что же здесь произошло?

- Самое обыкновенное дело, - разъяснил летчик. - Вот и немцы начали строить социализм. Им, конечно, значительно легче, чем нам в свое время: мы такого учебно-воспитательного заведения не имели. Это, знаете ли, известный германский журналист, приехал на интернациональный съезд аграрников-марксистов...

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.