Угол белой стены

— Макарычу другое дело дали, — спокойно возразил Нуриманов. — По стадиону. И тоже раскрыл.

— Пусть! А Леров раскрыл то дело, по ателье. Мы его за это поощрили. Способный парень, перспективный, дисциплинированный.

— Ученик Макарыча.

— Пусть ученик! Но зачем затирать? Наоборот! Правильное воспитание кадров требует...

В кабинет стали заходить сотрудники, и Сарыев поневоле прекратил спор. Еще возбужденный, он энергично здоровался с каждым, а когда зашел Вальков, то дружески поздоровался с ним, словно забыв о своем споре с Нуримановым. Такой уж человек был Сарыев, запальчивый, отходчивый и незлой. Он даже испытывал удовлетворение от минувшего спора, ибо считал, что преподал Нуриманову предметный урок по работе с кадрами, молодыми и старыми, для чего, как ему сейчас казалось, вполне сознательно сгустил краски в отношении Валькова, и Нуриманов, конечно же, сделает для себя соответствующие выводы.

Был доволен спором и Нуриманов: начальство получило некоторую разрядку, необходимый «разнос» как бы уже состоялся, и оперативное совещание, пожалуй, пройдет благополучно.

Действительно, пока обсуждали суточную сводку происшествий и ход расследования некоторых второстепенных дел, все шло гладко. Сарыев благодушно улыбался и пошучивал. Но когда подошли к делу об убийстве таксиста, Нуриманов заметил, как Сарыев насторожился и в узких черных глазах его блеснул нетерпеливый огонек.

Дело докладывал Вальков.

Невысокий, плотный, с большими залысинами и чуть сонным выражением на полном, добродушном лице с мешочками под глазами и крупным носом, Вальков и в самом деле смахивал на «дядюшку», и слово «сыщик» никак не вязалось с его простоватой внешностью. И Нуриманов подумал: скольких людей, наверное, ввело это в заблуждение, кому на горе, а кому и на радость! Да, сыщику следует меньше всего походить на сыщика. Вальков между тем говорил спокойно, не торопясь, как будто выступал не на совещании, а сидел в своем кабинете с товарищем. И эта манера невольно настраивала присутствующих на деловой, откровенный разговор без оглядки на начальство и дипломатического расчета, что следует и что, пожалуй, не следует говорить. Нуриманова это одновременно и радовало и чуть беспокоило.

— Убитый — Гусев Анатолий Никитович, двадцать семь лет, — говорил Вальков, перебирая лежащие перед ним бумаги. — Жена осталась, ребеночек. Ну еще мать с отцом. В парке он работал шестой год. Характеризовался хорошо, и по месту жительства тоже. Хотя тут есть и одна колдобинка, и Гусев на ней, так сказать, споткнулся. Дело в том, что месяц назад он от жены к родителям перебрался. Говорят, зазноба какая-то у него появилась. Это мы, конечно, на заметку взяли.

— Установили, кто эта зазноба? — быстро спросил Сарыев.

— Пока нет, — ответил Вальков и все так же спокойно продолжал: — Теперь место происшествия. Это Цветочная улица, около часовой мастерской и проходного двора. Убит Гусев был часов в одиннадцать вечера, в машине, ударом в голову сзади тяжелым тупым предметом. Версия с ограблением не отпадает, хотя деньги остались при нем. Теперь, что еще? Проверяем связи. Может, месть, ревность. Ну, и прочее.

— Семейная ссора, родственники жены, — подсказал кто-то.

— Да, и это, — согласился Вальков.

— Почему версия с ограблением не отпадает, если деньги целы? — с интересом спросил Сарыев.

— Есть тут одна зацепочка, — с сомнением проговорил Вальков. — Не знаем пока, что она даст...

— Хорошо. Это потом, — перебил его Сарыев. — Скажите, что обнаружили в карманах убитого?

— В карманах? — переспросил Вальков. — Сейчас скажу.

Он перебрал лежащие перед ним бумаги и, достав одну, пробежал глазами, затем сказал:

— Читать протокол не буду: долго. Мы каждую вещь подробно там описали. Самое интересное что? Кошелек. В нем деньги, три рубля семьдесят восемь копеек. Бумажник. В нем двадцать восемь рублей, паспорт, права водительские, квитанция за квартплату, фотография сыночка и еще барышни одной, той самой, наверное...