Из Пенмарша дорога вела к океану. В воздухе стало свежее, запахло знакомым океанским простором. Путники ускорили шаг, насколько позволяли уставшие ноги в разбитых, с бечёвками вместо шнурков, солдатских башмаках.

- Теперь скоро, - сказал один из них, повернув голову в сторону океана. - Только пройти Кереллек.

Автомобильная дорога темнела выбоинами, ещё не отремонтированная после войны. Путников было двое: один - высокий, худой, в короткой, не по росту, шинели французского пехотинца, видимо, вымененной или подаренной кем - нибудь из жалости; он шёл размеренным шагом человека, привыкшего к движению под конвоем; казалось, даже близость океана не могла оживить его сухого, с большим горбатым носом, словно выветрившегося лица. Другой был низенький, крепко сбитый, как бы не поддавшийся всем испытаниям трёхлетнего пребывания в лагере и последовавшим годам безработицы. Только отросшие волосы из - под надетого набок берета были густо посолены преждевременной сединой. Он шёл, засунув руки в карманы какой - то странной, горчичного цвета курточки, в которой можно было распознать наполовину обрезанное когда - то непромокаемое пальто.

- Скоро мы разойдёмся с тобой в разные стороны, - сказал низенький, остановившись, чтобы дождаться отставшего спутника. - Семь лет мы были вместе, а теперь каждый пойдёт своей дорогой. Могли ли мы думать, что вообще останемся живы? Французов в лагере тогда было три тысячи... а уцелело не больше ста человек. Мне сказал об этом майор Строгов. Ты помнишь майора Строгова? Он был танкист.

Они пошли теперь рядом.

- Послушай, - добавил после короткого молчания низенький. - Вероятно, со временем многое сотрётся в памяти... человеку свойственно забывать. Но если ты когда - нибудь забудешь, что освободили нас русские, наши дороги с тобой навсегда разойдутся.

- Нет, наши дороги не разойдутся, - ответил спутник. - Такие вещи не забываются. Если бы не русские, мы, вероятно, не шли бы сейчас с тобой к дому... или, вернее, к тому месту, которое называлось нашим домом когда - то. Вот уже четыре года после войны мы ходим с тобой по свету в поисках работы; по правде говоря, годы эти были для нас не намного лучше, чем пребывание в лагере. Во всяком случае, не сытнее. И всё же это было легче, чем вернуться домой, где не осталось никого из близких.

- Теперь мы побороли и это.

- Потому что идти больше некуда. Подумай, что только мы не делали с тобой: были и штукатурами, работали и на автомобильном заводе, но зачем французам выпускать автомашины, когда американцам некуда сбывать свои? Когда нас сократили на автомобильном заводе, мы пошли бить камни на дороге, а потом нам даже предлагали поступить снова в армию: может быть, нас отправили бы во Вьетнам убивать людей за то, что они хотят жить по - человечески.

- Да, нам ещё не хватало с тобой, чтобы у нас на совести был хотя бы один убитый вьетнамец.

На перекрёстке у дорожного указателя они остановились, - впервые за семь лет дороги разводили их в разные стороны.

- Странно всё - таки, что нам приходится расстаться, - сказал человек в куртке. - Очень странно... к смерти готовились вместе, в поисках работы таскались по свету вместе, голодали вместе, а жить дальше придётся врозь.

- Для дружбы нет расстояний. Когда - то нам казалось, что и Россия далёко, а она для нас не дальше теперь, чем наш дом.

- Итак, до встречи.

Минуту спустя они уже шли в разные стороны. Ветер принёс с Атлантики дождь, и асфальт сразу потемнел. Солдат глубже засунул руки в карманы курточки. Тучи тяжело двигались со стороны океана, и за поворотом открылись знакомые скалистые берега и дымная полоса воды. Ветер пахнул влагой и водорослями. Длинные побуревшие стебли морской капусты сушились на берегу. Женщина с девочкой, наклонившись под ветром, собирали их в мешки. Над Бретанью был сырой март, океан, как обычно в эту пору, бросался на берег, и водяной пар от брызг стоял над прибрежными скалами. Вскоре видны стали отсыревшие дома рыбачьего посёлка, у берега раскачивались мачты барок, голубые сардиночные сети сушились на вешалах, и за выходом из бухты двигались могучие зеленоватые массы океана...

Солдат остановился, стянул с головы берет и постоял с непокрытой головой. Знакомые запахи морских водорослей и просыхающих рыбачьих сетей живительно, до боли, входили в лёгкие. Он пошёл затем вдоль берега, вглядываясь в барки, прочитывая названия на корме, и долго стоял возле одной из них. Потом он глубоко вздохнул, снова натянул берет на поседевшие волосы и зашёл в придорожную гостиницу.

- Здравствуй, дядя Жюль, - сказал он старику с продольными глубокими морщинами на сухом коричневом лице. - Я Анри Домэк, меня трудно узнать. Семь лет не был я в наших краях... семь лет меня носило по свету, и я всё - таки не умер, хотя не раз был близок к этому. Приюти меня на сегодняшнюю ночь. Заходить в свой пустой дом тяжело... вся моя семья погибла четыре года назад в фашистском лагере. Нас, несколько десятков уцелевших французов, освободили русские. Это были танкисты.

Его не стали ни о чём расспрашивать, накрыли суровой скатертью стол и поставили еды и вина. Сумерки уже густо приникли к окнам, и снаружи тяжело разбивался о скалы океан. Потом широкий луч хлестнул вдруг в полутьме весеннего вечера, перекинулся справа налево и погас, чтобы снова возникнуть через минуту. Это был переменный огонь Экмюльского маяка. В доме не зажигали огня, потому что не было керосина, и пришедший поел и выпил вина при ослепительном чередовании вспышек маяка. Потом его подвели к постели в соседней комнате, и, не снимая своей курточки из обрезанного пальто, он уснул.

К утру тучи пронесло, под солнцем тяжело ходили огромные зелёные валы океана.

- Не найдётся ли у вас чёрной краски? - попросил пришелец хозяина. - Мне нужно совсем немного.

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.