Отель, где поселились участники чемпионата мира, примостился на склоне холма, в тихом пригороде Вены. Андрей Велихов, кряжистый атлет, весом под сто тридцать килограммов, грузно расхаживал по своему тесному номеру, размышляя о соперниках и возможных рискованных случаях в поединке с «железом». Остановился у распахнутого окна. Сентябрь гремел сухими, ломкими листьями по каменным тротуарам, и листья сбивались у обочин, в бурые копны. Пепельно-сиреневая дымка до полудня висела над крышами, парками, куполами соборов. Просыпаясь, Андрей видел ее из окна. Появились первые голые ветви - вестницы мглистых дождей, холодных ветров и долгих, безглазых ночей. И с каждым днем сентябрь студил и осаживал солнце ниже и ниже к горизонту. Долго стоял Андрей у окна. Внизу постепенно росли тени. Падая, запутывались в траве рыжие листья, старательно засыпали узенькую гравиевую дорожку. Внезапно он поймал себя на мысли, что чувства, которые внушает ему эта бесхитростная картина, глубже и значительнее тех, которые владеют им в спорте. Нечто искусственное н фальшивое уловил он в своем призвании. «Трушу помаленьку», - подумал он. Взглянул на часы: четыре. Взял спортивную сумку и спустился вниз. Тренер Толмачев ждал на открытой террасе ресторана. Сказал Андрею:

- Карета подана. Они пошли к служебному автобусу. Последним в автобус сел иранец с двумя полупьяными девицами. За их спинами он поднимал большой палец и шептал, мечтательно закатывая глаза: «Прима!» Он «отсоревновался» вчера и теперь «гулял». Толстый финн Коски (он сидел, развалясь, на кресле впереди Андрея) завистливо хохотнул. Автобус петлял по тесным улочкам. Шофер в синей куртке с двумя рядами блестящих пуговиц рьяно накручивал руль. Рядом с Андреем, нахохлясь, дремал плечистый американец Антони Доусон. Крупные мускулы морщинили рукава его потертого пиджака. Менеджер американца Клайд Саймон смотрел в окно и провожал всех встречных женщин внимательным взглядом. Все на мистере Саймоне было с иголочки: темный костюм в полоску, белоснежная рубашка, яркий галстук, штиблеты. Всякий раз, встречаясь взглядом с Андреем, он весело подмигивал и приговаривал: «Карашо, рашен». При этом его румяное, ухоженное лицо дышало довольством. В ответ гудел вежливый басок Толмачева: «Вэри, вэри гуд!» И после паузы - неизменный в таких случаях совет Велихову: «Давить их надо, Андреи! Давить на помосте! Сейчас приятелей нет. Озлись! Полюбуйся только на эту колоду Бухвельдера. Себе на уме... А Монт! На всех разминках слабачком прикидывался...» Десятка два гривастых затылков, обладатели которых согласно правилам соревнований весили не меньше девяноста килограммов, безучастно покачивались над спинками кресел. Андрей украдкой помял свои бицепсы: «Мышцы даже на ощупь отвислые и комковатые». Его знобило, и по телу разливалась вялость. Он с беспокойством думал, как будет поднимать штангу. И завидовал тем, кому это уже не предстояло. Шофер включил приемник. В музыке Андрей с волнением узнал любимую «Балладу As dure» Шопена. И жизнь снова показалась фальшивой. Жесткая, ограниченная, обесцвеченная постоянными однообразными заботами: с утра до ночи только мышцы, только тренировки, только выступления. А для остального слишком мало времени. Даже на самые простые развлечения. Несколько раз он порывался окончательно оставить помост - и тогда чувствовал себя... глубоко несчастным. «А что взамен? - растерянно думал он тогда. - Поной? Обширные и приятные знакомства? Театры и кино? Спортивная журналистика? Искусство? Духовные радости... Радости... Какие бледные и невыразительные по сравнению с моими прежними, когда спортивная жизнь была полна забот и напряжения!» И спустя несколько месяцев, приняв который раз «окончательное решение», он уже глубоко страдал без привычного грохота зала, соленых шуток и грубого веселья товарищей. Без той короткой паузы между подходами, когда они, закинув головы, оглушительно хохотали над самой незначительной остротой и похлопывали друг друга по тугим жарким спинам. И соглашался с хвастливым утверждением специалистов, будто тяжелая атлетика - самый трудный и мужественный спорт из классических. «Бокс, борьба? Ха, противники попадаются разные. Даже у сильного всегда сыщется уязвимое местечко. К тому же можно схитрить, переиграть. Да мало ли в запасе всяких штучек! А наше «железо» всегда «железо». Если на штанге 220, будьте спокойны, это всегда 220! И никаких уверток. У тебя всегда самый сильный противник... Ха, в боксе больно хлещут?! А двести килограммов на груди - райское наслаждение?.. «Железо» не хлещет. Ошибся или струсил - раздавит. А там как повезет. Все мы храним его следы. Не помню ни одного счастливчика... Хоккей? А мы всегда один на один. Никто не поправит и не подстрахует. Огромный зал, почти всегда «предельное» «железо» - и ты. Справляйся как хочешь. Твой промах - верное поражение. Слабость или страх - тоже поражение». В конце концов Андрей всегда приходил к одним и тем же выводам: «Разве способны все эти «взамен» сравниться с напряжением мышц, со вкусом борьбы с соперником: то немощь измученных мышц, то яростный напор и ослепительное счастье - победа! Это уже не созерцание, а ощущение всего прекрасного: Чайковский, Роден, Толстой - в тебе! Пусть в крошечных дозах, но в тебе. И никакие слова, даже созданные гением, никакое совершенство всех иных искусств не способны выразить муку преодоления: хруст связок, клекот дыхания, нетвердую поступь под огромной тяжестью, рев крови в ушах и разрастающееся светлое пятно в глазах: победу или горечь, если торжествует соперник... Ты не щадил себя, казалось, делал невозможное, а он, твой недавний противник, на пьедестале выше тебя по-хозяйски расставил ноги! И ты в широкой улыбке прячешь свое унижение, иногда и обиду. Ему почести, а твой труд - сотни яростных тренировок, тысячи тонн! - бесследно уничтожен. И настоящее - насмешливые взгляды. Потом привыкаешь. Жестокая игра: все или ничего. Ставка - годы жадных тренировок. А вместе: и тренировки, и горечь поражения, и победы - счастье! Единственно возможное для меня». Автобус выехал на основную трассу и стал набирать скорость. «Подлость и трусость, - подумал Андрей убежденно, - всегда скрываются за пышными словами и, казалось бы, неопровержимой логикой. Как обычно перед сражением на помосте, трушу слегка. Знакомая история». Финн Коски, цепляясь за поручни, пробрался к шоферу. Покрутил ручку приемника. Ухмыльнулся, поймав джаз. Шофер скосил глаза и сказал вежливо:

- Гуд. Коски увеличил громкость и помахал иранцу. С задних кресел раздался дружный женский визг. Массивный грен Мавромати степенно оглянулся и презрительно поджал тонкие губы. Доусон лениво глянул на Андрея и, отвернувшись, снова сделал вид, что дремлет. Андрей посмотрел в окно. Между домами мелькало низкое, закатное солнце. Он подумал: «Месяц назад мне стукнуло тридцать восемь. Вроде и не жил, а уже тридцать восемь». И вспомнил, какого небывалого напряжения потребовала подготовка к чемпионату. Серой глыбой надвинулся Штадтхалле. Полицейские патрули пропустили автобус к самым подъездам...

- Все в порядке? - встретил их в раздевалке старший тренер Афанасий Малютин. Он с удовольствием разглядывал себя в дверное зеркало.

- Да. - Толмачев переложил чужие вещи с кушетки на стул. - Сюда, Андрей... Полотенце, плед, вода, бульон, растирка - кажется, ничего не позабыли. Ребята, воду не трогать! За столом подкреплялись бутербродами и чаем Шептицкий и Петя Шантарин.

- Отпусти массажиста, - предложил Толмачев Малютину, - он уже десять дней не знает отдыха.

- Не рассыплется. Толмачев снял пиджак. Засучил рукава:

- Сам справлюсь.

- Дело твое. - Малютин равнодушно пожал плечами. - Монт уже «завесился»: сто сорок два килограмма. У Клеменса сто тридцать триста. Самый тяжелый этот чудак из Аргентины: сто семьдесят два! Сел - у стула ножки в стороны. Такого прокорми...

- А где наши? - спросил Андрей, выкладывая вещи из сумки. Он умышленно оставил сообщение о соперниках без ответа. По установленной спортивной этике расспрашивать о них в день соревнования почиталось едва ли не трусостью. Их полагалось не замечать. А сам с тревогой думал: «Поляк Клеменс и англичанин Монт резко подняли свой собственный вес - жди сюрпризов... Недаром о них столько писали. А темнили, прикидывались...» - Шубин и Юхлов на трибуне. - Малютин извлек из кармана пилочку для ногтей. - Скачкова я выпроводил. Он устал. С утра от слабости шепотом изъяснялся. - Малютин подпилил ноготь на мизинце. Оттопырил. Полюбовался. Сунул пилочку в карман. - А тебе, Андрей, кроме Толмачева, никто не нужен. Старый атлет. К чему хоровод из утешителей?

- Где Голышев? - спросил Андрей.

- Лепехин плечо вывихнул! Доктор Агеев с Голышевым и австрийцами его в больницу увезли. Андрей растерянно отложил трико. Он сидел в плавках. Белый и весь такой крепкий, чистый.

- Я не видел, - сухо сказал Малютин, заново перевязывая перед зеркалом галстук. - Третий подход в толчке ничего не решал. И без того золотая медаль была уже наша.

- Сашку поздравили с победой, - сказал Шептицкий. - Зацеловали. Замусолили. Ну и пошел расслабленный. На помосте всем улыбается. Штанга и наказала. На вытянутых руках была и «повела». Он подлез. Плечо и...

- Этот Голышев! - Малютин сразу потерял интерес к своему галстуку. - Куда смотрел!

- Не повезло. - Андрей помрачнел.

- Через двадцать минут парад. - Толмачев распахнул дверь. В раздевалку ворвался гул. - Идем, Андрей. Не шнуруй ботинки. На весах скинешь. Пока Велихов стоял на весах, толпа судей и тренеров придирчиво разглядывала его.

- Гуд форм! - одобрительно пробормотал незнакомый австриец.

- Вэри гуд! - Врач-американец пошлепал Андрея по массивным бедрам. И заговорил по-своему, бесцеремонно тыкая в него пальцем. Потом сунул ему пачку жевательной резинки. Стыдясь наготы, Андрей спрыгнул с весов, стал одеваться. Жевательную резинку бросил в урну.

- Спасибо, товарьиш, - весело сказал какой-то человек и ткнул кулаком в плечо.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.