Тяжелое счастье

- Пжалюйсс, отограмм, - сказал другой и сунул в руку программу чемпионата. Андреи расписался. Человек, дохнув пивом, одобрительно потрепал его по шее. Итак, собственный вес удалось сохранить. И это уже неплохо. Под завывание фанфар атлетов повели гуськом на сцену. И поочередно выкликивали, называя страну и титулы. Публика вяло аплодировала. Андрей втянул живот и слегка напружинил мышцы. Он видел, как зрители обсуждали каждого из них, гримасничая и улыбаясь. На стенах зала висели флаги стран-участниц. В дверях прохаживались полицейские. Суетились люди. После парада Андрей снова ждал, пропуская десятка два более слабых противников. Сначала сидел с Толмачевым в раздевалке, а потом в разминочном зале. И мучился сомнениями: в форме ли он? Об этом можно будет судить лишь на разминке, часа через полтора. Ждал и смеялся любой шутке, чтобы скрыть беспокойство. Беспечность во время соревнований почиталась высшим бойцовским качеством. В жиме Андрей нередко горячился. Вышколенные движения ломались. И уже неточные, судорожные - штанга сразу утяжелялась - губили попытку за попыткой. Поэтому Толмачев долбил на разминке:

- Выкинь всю дрянь из головы! Чтоб никаких сомнений! Андрей равнодушно, словно невзначай, бросил:

- По-моему, я неплох: мышцы подоспели. Сами прут «железо».

- Сейчас вызовут! - крикнул из прохода на сцену Малютин.

- Работай чисто, - предупредил Толмачев. - Те двое не прозевают. Андрей кивнул. Центральным арбитром был Осип Лазутин. Он не помешает. Зато боковыми судьями, то есть большинством а «тройке», были американец и бразилец, мрачный тип, во всем подыгрывающий своему пристрастному коллеге.

- пошли! - приказал Толмачев. - Не забудь, направь локти вдоль туловища. На грудь штангу Андрей взял неплохо. Но Лазутин поспешил с хлопком. И Андрей, не приняв толком старта, бестолково пихнул ее. Потерял равновесие. Бессильно выронил. Торопливо улыбнулся. Опыт научил его не проявлять недовольства на публике. Ни единым жестом. В ушах стихал звон. И, обжигая кожу, выступал пот. Огромный зал за спиной вежливо молчал.

- Зачем горячишься?! - кинулся навстречу ему Толмачев. - Хлопают, не хлопают - знай свое: шуруй! Проворонили попытку!

- Сейчас пожмет, - пообещал Шантарин, - как палочку, запросто. «Позвонки «посадил», - думал Андрей. - Начальный подход, а будто предел! Тяжеленная». Он наклонился, растягивая позвоночник. Боль ослабла. Тягучая. Со страхом подумал: «Неужели не в форме? Как тогда в Минске. И придется брать только силой? Сколько же с тем проигрышем связалось разных неприятностей!» - Болит? - грубовато спросил Толмачев.

- Нет.

- А почему сморщился?

- Ладно, что там...

- Поясницу «закрепи». Новичок, что ли?

- Ладно. - На ходу застегивая ремень, Андрей медленно двинулся на сцену.

- Бедра «закрепи»! - кричал вслед Толмачев. - И поточнее! Две попытки всего...

- Ладно, ладно, - ворчал Андрей. - На грудь бы полегче, а там как-нибудь... - Сощурился на яркий свет. - Понатынали ламп! Цирк... Привыкнув к свету, так же медленно вышел на помост. Внимательно расставил ступни. Прилежно выцелил «хват». Зажмурился, расслабляя мышцы и нагоняя то состояние легкости, когда они особенно чутки к усилию. Постоял, чуть раскачиваясь. За дубовым помостом, до белизны высвеченным прожекторами, едва различались своды зала. Кто-то засмеялся. Шаркнули шаги. Далеко справа кашлянули. В первых рядах не унимался осторожный шепоток. Андрей взялся за гриф. Заскользил ладонями, втирая магнезию и проверяя, не заклинило ли. Гриф вращался превосходно. «Шведская», - подумал о штанге с одобрением. Медленно сложился. Плечи немного выдвинул за гриф. «Выключил» локти, чтоб не нарушить «тягу». Коротко вздохнул в последний раз. Коротко, чтоб не вызвать впоследствии шок. И плавно потянул. Штанга взгромоздилась на грудь ниже привычного и выгодного положения. Задавила кисти, вытолкнув локти за спину. «Выбила» поясницу. Мышцы, еще не работая в жиме, отдали значительную энергию. Отдали вхолостую. Только на удержание веса в неудобном старте. А Лазутин по-своему рассудил неудачу Велихова. И затянул хлопок. Двести килограммов на груди. Полузадушенный Андрей оседал, отчаянно пытаясь сохранить стойку. И ждал окаянного хлопка: «Сколько же можно держать?! Осип! Осип! Скорее!!» А Лазутин подслеповато щурился на него и не шевелился: пусть Велихов прочно установится. Всего несколько лишних мгновений. Никто и не заметил. А сил для жима не осталось. Андрей остервенело грохнул штангу на помост. Удрученно побрел за кулисы. Зал гулко и протяжно охнул. Репортеры жадно замерцали «блицами».

- Ты что?! - метнулся к нему Толмачев. - Очнись!

- Тяни штангу ближе к корпусу, - хмуро посоветовал Малютин, - и не так скованно. Теперь все за кулисами смотрели только на них.

- Я же говорил: Лазутин - паршивый судья! - обрадованно выкрикнул Шептицкий, - Своих режет...

- Не трожь Осипа! - задыхаясь, прохрипел Андрей. - Я сам запорол старт. - Подумал, цепенея: «Неужели «баранка»?» Его подташнивало от волнения, и хотелось зевать.

- Ступайте! - сказал раздраженно Толмачев. - Дайте ему «собраться». «Не выжму двести килограммов, - думал Андрей, глубоким дыханием восстанавливая силы и ритм сердца, - и я уже трус! И буду им до конца дней своих. Ведь нулевая оценка - клеймо труса. Вот он, позор! Видел, как валятся другие. Кое-кому прощал. А теперь сам!... Брал же вес на прикладках, а здесь не могу? Вес привычный на тренировках - и не могу? Что со мной?..» Андрей шумно и глубоко дышал. Расслабленно болтал рунами. Шею пощипывали свежие ссадины. «Столько поединков - и больной, и с травмами, и слабее соперников, а трусом не был, - думал Андрей. - Порой мертвел от риска. Однако загонял себя под штангу, будь она хоть дважды рекордная. Отчетливо чувствовал каждую связку - вместо мягкого, спокойного тела тысячи тугих огненных спаек. Зато ни в чем не смели упрекнуть». И тяжесть, как на помосте, опять навалилась на Андрея. И Штадтхалле показался Андрею самым душным местом на земле, а человечность людей - выдумкой. Не различая прохожих, он быстро шагал по коридору. Бормотал извинения. За ним неотступно следовали Толмачев и Малютин. Что-то доказывали. Он поддакивал, не слушая. «Глоток бы свежего воздуха, - думал Андрей. - Один глоток прохладного, свежего воздуха!» И промелькнуло слабое воспоминание. Отец топором скалывает с колодезного сруба ледяные бугры. А он, маленький Андрей, в тупоносых, неуклюжих валенках, крутит ворот. Стальная ручка обжигает ладонь. Погромыхивает цепь. Расплескиваясь, медленно вылезает ведро. Прозрачная вода парится на крепком морозе. Каждый раз, подхватывая ведро, маленький Андрей изумленно глазел на ледяной столб внутри заиндевелого сруба - огромную сосульку, уходящую в глубь колодца. Пыхтел, оберегая валенки от воды. Сбоку звенел топор и беззлобно поругивался отец, щурясь на ледяные крошки... Андрей сглотнул вязкую слюну. Прислушался и Толмачеву: