Читатель, конечно, знает и помнит «Баню» Маяковского и согласится с тем, что ничего крупнее, определеннее и выразительнее Победоносикова вместе с его «оруженосцем» Оптимистенко в нашей литературе по части изображения и разоблачения бюрократизма с тех давних пор не появлялось. Почему? На это, думаю, ответ можно дать, проведя серьезное историко-эстетическое и социологическое исследование, в ходе которого выяснится, что призывы клеймить бюрократизм, «чистить и чистить» нашу жизнь от бюрократов так и остались призывами, реальность, в сущности, не затронув. Выяснится, во-первых, что долгое время нужны были такие Щедрины и Гоголи, которые бы «нас не трогали», то есть как раз бюрократов, отождествляющих себя с Советской властью; во-вторых, что само явление бюрократизма, казалось бы, такое всем знакомое и понятное, художественно выразить, запечатлеть не так-то просто (отдельные запоминающиеся попадания в мишень, как, например, образ бюрократа «от культуры» Огурцова в блестящем исполнении Игоря Ильинского, это лишь подтверждают). Я не уверен, что, возьмись сегодня за создание современной «Бюрократиады», художники обязательно справятся с этой задачей, как не справились они недавно на экране с «Прохиндиадой», где нашло отражение все что угодно, но только не опасность агрессивной обывательщины, прохиндеев порождающей и питающей. А если принять во внимание, что нынешние победоносиковы весьма отличаются от своих недавних предшественников (и кто такой Микеланджело знают, научились грамотные доклады составлять, правда, с чужой помощью, и умеют прикинуться простыми, демократичными, когда требуется), то задача преодоления бюрократизма намного усложняется.

Приметы и сущность

Существует расхожее представление о бюрократизме, фиксирующее отдельные приметы и свойства, но отнюдь не сущность этого социального феномена.

На первый план при этом выходят внешние признаки и проявления: волокита, канцелярщина, формализм. Бюрократизм так и определяют – как «выдвижение на первое место формальной стороны в ведении каких-либо дел, пренебрежение существом дела ради соблюдения формальностей». И соответственно бюрократ – это «должностное лицо, выполняющее свои обязанности формально, в ущерб делу»; бюрократический стиль руководства, управления – «казенный», «канцелярский» (вспомним, как положительнейший бухгалтер Ночкин гневно бичует Победоносикова – «портфель набитый», «клипса канцелярская», «вам только чтоб образцам да параграфам соответствовало»).

Однако суть бюрократизма этими определениями, не схватывается, и если бюрократ не узнает себя в обличительных очерках и фельетонах, полагая, что это не про него, а «про знакомого», то именно потому, что «ругани» здесь, как правило, больше, чем смысла, понимания природы критикуемого явления. Малорезультативны и попытки преодолеть бюрократические наросты с помощью переаттестации, установления «служебного несоответствия» должностного лица своему назначению. Бюрократами не рождаются, ими становятся, причем в совершенно определенных условиях. Поэтому очень важно в каждом конкретном случае добраться, докопаться до первопричины, до механизмов и отношений, бюрократа порождающих и воспроизводящих. Они-то и должны оказаться в центре внимания общественности, чего не наблюдается даже в нынешней ситуации гласного и резкого неприятия бюрократизма.

Как ставил вопрос В. И. Ленин? «Я его (бюрократизм. – В. Т.) от души ненавижу. Не имея, конечно, при этом в виду того или иного отдельного бюрократа. Последний может быть дельным человеком. Но я ненавижу систему. Она парализует и вносит разврат как внизу, так и наверху». Поэтому неверно сводить суть проблемы к личным качествам или недостаткам, просчетам, ошибкам людей, облеченных властью (из чего не следует, что надо занять позицию всепрощенчества и пренебрегать личностным моментом). Ибо тогда, как заметил К. Маркс, специально изучавший явление бюрократии, критика ее строится на допущении совершенства самого института управления и несовершенства человеческой природы. А именно: «...объективные недостатки самого института ставятся в вину отдельным лицам для того, чтобы, не улучшая дела по существу, создавать видимость улучшения». Читатель знает, как много развелось у нас подобной «видимости». Например, о том, что освобождение от должностей одних и замена их другими, равно как и любое количество строгих взысканий за плохую работу и руководство, само по себе не гарантирует улучшения деятельности того или иного учреждения, ведомства, отрасли. Ведь это факт, что со сменой лиц нередко ничего не меняется в существе дела, которое новые лица возглавили.

Если понять, что бюрократизм порождается не личностями как таковыми, то можно пойти дальше и поставить под сомнение укоренившуюся привычку рассматривать борьбу с ним как борьбу с «начальством», что абсолютно неверно. «Бюрократ» и «начальник» совсем не синонимы, хотя бюрократизм, безусловно, проистекает из источника, именуемого властью. Бюрократ немыслим без того, что можно назвать ощущением власти, без «губительной страсти – повелевать» (я цитирую стихотворную строчку современного поэта), вскармливающей и питающей вседозволенность. Но ведь над нами властвуют не только администраторы, руководители всех рангов и постов. Бюрократами могут стать и врач, больше думающий о заполнении «истории болезни» (на случай проверки его работы), чем о здоровье пациента; и заболевший процентоманией школьный учитель, занятый всем чем угодно, но только не душами своих питомцев; и продавец, упивающийся своим «могуществом» перед покупателями в условиях дефицита и неисчезающих очередей, и т. д., и т. п.

Но нас интересуют сейчас не эти почти бытовые проявления бюрократического мышления и поведения, а бюрократизм людей, профессионально занятых управлением делами и людьми. Как возникает, на чем держится и каким образом проявляет себя бюрократизм руководителей? Вопрос важный и актуальный в свете объявленной XXVII съездом КПСС решительной и беспощадной войны бюрократизму, требований, предъявляемых к руководителям в переломный момент жизни страны, нашего общественного развития. Как никогда раньше, повышаются требования к руководителям, стоящим во главе процесса перестройки и ускорения социально-экономического развития страны. «Надо ли напоминать, – говорил на XXVII съезде партии М.С.Горбачев, – что с фигурой руководителя, прежде всего партийного, люди связывают все плюсы и минусы той конкретной, реальной жизни, которой они живут».

Когда мертвое хватает живое...

Простейшее наблюдение: при встрече с бюрократом, от которого зависит решение интересующего нас вопроса, почти автоматически возникает «магнитное поле» взаимного непонимания и отталкивания. Что нас – подателей просьб, жалоб и предложений – раздражает, обижает, возмущает прежде всего и почему чаще всего невозможен нормальный человеческий контакт? Вдумываясь, начинаешь понимать, что казенный или канцелярский стиль мышления и поведения имеет под собой некое объективное основание, на поверхности проступающее как формализм или волокита. Бюрократ принадлежит, как говорится, душой и телом совсем другой действительности, чем мы, «простые смертные». Это не «ясная как день действительность» (К. Маркс), в которой мы все существуем и которая требует к себе прозрачного и непредвзятого отношения. Нет, это совсем иная действительность – разного рода актов, предписаний, инструкций, распоряжений, правил, приказов, ставшая «альма матер» чиновничьего бытия и образа жизни. В том-то и состоит парадокс, что для бюрократа «настоящей», «истинной» является не та «ясная как день действительность», из которой мы к нему пришли, а именно эта, официально удостоверенная, зарегистрированная, материализованная в определенных установлениях, и все, что ей противоречит или с нею не совпадает, рассматривается им как проявление «беспорядка», «хаоса», нечто подозрительное.

Понятно, поскольку существует государство и необходим аппарат власти, без постановлений, распоряжений, предписаний- и т. п. не обойтись. Беда в том, что чиновник, представляя «государственный порядок», основывается и в способе восприятия, и в своих оценках реальной действительности только или преимущественно на официальных данных о ней, как будто в них содержится вся истина и дается адекватная ее картина. Но, как верно замечено, бюрократия представляет собой такую систему сбора и обработки социальной информации, которая даже и не ставит себе цель совпасть с реальностью, находящейся перед глазами каждого. «Действительная наука, – отмечает К. Маркс, – представляется бюрократу бессодержательной, как действительная жизнь – мертвой, ибо это мнимое знание и эта мнимая жизнь принимаются им за самую сущность». Выстраивая «бюрократическую действительность», чиновник постоянно препарирует, омертвляет живую жизнь, отсекая от нее, как ему кажется, все лишнее, ненужное. Тоже своего рода скульптор, но с отрицательным знаком. Ибо художник одухотворяет мертвый кусок камня, вдыхая в него жизнь, а бюрократ из любого дела вынимает живую душу. Хотите увидеть, как «мертвое хватает живое», всмотритесь внимательнее в деятельность бюрократа. Обвиняя его в формализме, надо постоянно делать оговорку, что имеется в виду не интерес чиновника к форме, которая тут вообще ни при чем (порядок и организованность всегда важны и нужны), а отсутствие интереса к содержанию, безразличие к смыслу факта, события, проблемы.

Меньше всего бюрократа интересует реальное положение вещей, действительный ход событий и более всего – соответствие последних «бюрократической реальности». Приписки, которые мы так охотно обличаем, не уточняя, кому они надобны и выгодны, – это любимое детище, изобретение бюрократа. Это с их помощью он согласует и гармонизирует взаимоотношения двух реальностей, подчиняя то, что есть, тому, что должно (обязано!) быть. Психология очковтирательства неотделима от заботы бюрократа о собственном служебном положении. Поэтому так не жалует он критику, подозрительно относится к любой аналитике существующего и происходящего и всегда озабочен тем, чтобы ее было поменьше.

Бывают ли хорошие бюрократы?

Непроницаемость и непробиваемость бюрократического отношения к реальной действительности вполне объяснимы. Дело в том, что, когда бюрократии дают возможность развернуться, показать, на что она «способна», она, не спрашивая ни у кого на то согласия, образует особую, замкнутую систему в государстве, представители которого ведут сословный, «чиновничий» образ жизни и исповедуют чиновничью психологию. Сословный потому, что основой, принципом существования бюрократа выступает не то общее, что его как-то связывает с другими людьми, а именно различие, отрыв от них. Бюрократ знает, что его не любят, по меньшей мере недолюбливают, и ему совсем не нравится, что его постоянно ругают, клеймят, обличают, но он и не собирается что-либо менять по существу под влиянием -критики. Для этого он должен был бы отказаться от своей сущности, от самого себя, то есть перестать быть чиновником в душе, вести чиновничий образ жизни и мыслить чисто бюрократически. Он живет с убеждением, что начальство все лучше знает, да и реальность не так уж плоха, как об этом думают, говорят и пишут. Бывают ли хорошие бюрократы?

Бывают, если они перестают быть... бюрократами.

Подобная метаморфоза иногда происходит с бюрократом, когда он на время или навсегда выпадает из «чиновничьей действительности» и вынужден вести непривычный ему, «реальный» образ жизни. Так случилось однажды с Сергеем Тимофеевичем Абрикосовым, героем фильма «Частная жизнь» (А. Гребнева и Ю. Райзмана), которого очень запоминающе сыграл Михаил Ульянов. Перед нами типичный продукт и одновременно жертва отделения служебного, делового от жизненного, разорванности общественного и индивидуального, печальный пример одномерного, «частичного» существования, пагубно отразившегося и на деле, которым Абрикосов занимается, и на самой его личности. Его не чувствуют, не понимают даже самые близкие люди – жена, сын, невестка, боятся теща и секретарша. Освобожденный от руководящей должности, он, привыкший видеть город, улицы, магазины только из окна черной «Волги» и знакомиться с людьми в кабинете и на совещаниях, теперь, как иностранец, попавший в незнакомую страну, будто впервые видит, узнает и познает то, что для массы людей каждодневно, естественно, важно.

Суть дела ведь не в том, что люди типа Абрикосова целиком отдаются государственной или хозяйственной деятельности (это похвально и прекрасно), и не в том даже, что они пользуются рядом привилегий, которые их отдаляют, а некоторых, увы, и отделяют от реальной жизни, мешая им острее чувствовать нужды подавляющего большинства граждан. Суть в том, что бюрократ, достойный этого малопочтенного звания, вообще не живет нашей с вами, читатель, жизнью, а именно от него часто зависит и наше благополучие, и решение важных для нас вопросов. Ведя сословный, «чиновничий» образ жизни, бюрократ отгорожен от нее и от тех, кому он служит, не столько статутом официального лица, сколько незнанием и непониманием реальных забот и трудностей людей (вряд ли обюрократившийся чиновник чувствует с той же остротой продовольственную проблему или гримасы медицинского обслуживания, как рядовые граждане).

Социализм, или, согласно В.И.Ленину, «не полный коммунизм», не может обойтись без неравенства в сфере распределения и потребления. Но надо бы давно уже разобраться и почетче разграничить неравенство справедливое, обусловленное формулой «от каждого – по способностям, каждому – по труду», от неравенства несправедливого, труднообъяснимого, не согласуемого именно с социалистическими принципами бытия. Попробуйте, скажем, объяснить и понять, почему качество услуг и потребления для бюрократии, увы, все еще. заметно отличается от обслуживания и потребительского стандарта остальной части трудящихся, занятых в материальном и духовном производстве, – у вас ничего не получится, да никто и не отважится взяться за такое объяснение. Зато нетрудно понять и объяснить, что именно отрыв от реальной жизни и проблем так называемых «простых тружеников» бюрократизм питает, взращивает, усиливает, укрепляет, а самого бюрократа развращает, деформирует как личность.

До сих пор не выходит из головы знакомый – вполне здоровый, полный творческих сил руководитель одного солидного учреждения, который предпочел перейти на пенсионное положение, чтобы сохранить полагающиеся ему должностные привилегии, вместо того чтобы занять положение рядового профессора одного из столичных вузов. Только не говорите, что пример «единичный» и совсем «нетипичный»...

Не приходится удивляться тому, что, беря пример со старших, и молодой человек нередко выбирает не интересную работу, не трудное, но перспективное в творческом и духовном отношении дело, а должность с набором соответствующих привилегий.

Молодой бюрократ особенно опасен и непривлекателен. Все безукоризненно, как бы отполировано, отутюжено. Гладкие щеки, гладкие глаза, гладкая улыбка. Румянец – не потому что молод, а потому что ничто не тревожит. Ревностен, старателен, с «чего изволите?» во взгляде, обращенном к начальству. И всегда прав, когда оказывается перед подчиненными. Знает свое место, вперед не забежит, со «своей» точкой зрения не высунется. Тут все в своем предельном выражении, все кончено, и уже ничем не помочь...

Аппарат дпя народа или народ для аппарата?

Бюрократ абсолютно уверен в том, что своей деятельностью выражает интересы народа – наши, мои интересы. Но это не совсем так, вернее, совсем не так. Выступая «от имени» трудящихся, бюрократизм на деле узурпирует право на власть, отстраняет массы от управления обществом, государством, хозяйством и пытается доказать, что никакого другого, кроме чиновничьего, способа решения жизненных вопросов просто не существует. Возникает перевертыш, точно обозначенный В.И.Лениным: «Не аппарат для народа, а народ для аппарата – вот «символ веры» бюрократизма». При этом привилегию участия в управлении государственными или общественными делами бюрократ воспринимает как нечто данное ему «свыше» и навсегда, в качестве своеобразной ренты за его умение «делать дело», которое – он убежден – недоступно другим. Он настолько свыкается с этой мыслью, что при отстранении от должности долго не может понять, почему в нем перестали нуждаться.

Один из героев пьесы В.Дозорцева «Последний посетитель», бюрократ от медицины Валерий Ермаков, в порыве откровенности раскрывает внутреннюю моральную основу своего умения «делать дело». Надо, по его мнению, овладеть лишь одним – законом больших чисел. «Есть закон больших чисел, и все. Это не только в медицине. Это – везде. Это – где хочешь. Между прочим, самый демократичный подход к делу: все в интересах большинства. Можно думать о человеке, а можно – о людях. Что важнее? Вот тут у тебя тонет десять пионеров, а там, дальше – еще один. Кого будешь спасать? Ну кого, кого? Это, знаете, у вас там, в девятнадцатом веке, людей было мало и можно было подумать о каждой живой душе. А у нас, в двадцатом, по одному не тонут. Народу стало... черт возьми. Мы имеем дело с массами...»

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.