Земля была сухая, как порох. Купол неба неподвижен и чист – ослепительно-синий в зените и белесовато-блеклый, точно на старом фарфоре, у горизонта. Далеко, за невидимым Зеравшаном, похожее в этот час на разрезанную пополам дыню солнце только поднимается, но всякий раз, когда райкомовский «газик» притормаживает на неровностях проселка, в открытые боковины тянет горячий, пахнущий раскаляющейся пылью воздух. Кажется, чиркни спичкой – и вспыхнет земля.

Мы едем по земле колхоза имени Ахунбабаева. Свердловского района, Бухарской области. Кроме нас и водителя, в машине секретарь райкома комсомола Фархад Каримов и бригадир одиннадцатой комсомольско-молодежной Туймурад

Джураев. Достаточно одного взгляда, чтобы понять: секретарь райкома ведет отнюдь не кабинетный образ жизни – на лице Каримова многослойный, всех сезонов, загар, какой крепко припечатывает полевому человеку среднеазиатское солнце. Лицо и руки бригадира тоже накрепко отмечены печатью климата и полевого образа жизни, но необычно голубые для узбека глаза под выцветшими, в рыжинку ресницами делают Джураева похожим на русского крестьянина в страдную пору сенокоса. Но здесь сейчас другие заботы.

По обе стороны дороги тянутся до окоема зеленые строчки кустов с трехпалыми листьями, покрытыми глянцевитой пылью. Поля обрамлены прямыми рядами тутовника. Дорога замысловато петляет в этой сухой (в буквальном здесь смысле) геометрии; «газик» то и дело вползает на горбатые мостики, перекинутые через арыки. Иссохшие, в трещинах русла только на самом дне хранят остатки мутной влаги; вода, кажется, съежилась в палящем жаре, готовая вот-вот иссякнуть. На дорогу никто не смотрит – все внимание на прямых, узких линиях высыхающих арыков и бесконечных прямоугольниках полей, трескающихся от жажды.

Секретарь и бригадир говорят по-узбекски, но, как постоянный удар гонга, повторяется в незнакомой речи одно слово: «пахта» – «хлопок». В интонациях, с какой оба его произносят, тревога и надежда.

Смысл и причины этого тревожного ожидания стали понятны, когда, отпустив Каримова по неотложному делу в правление колхоза, мы вместе с бригадиром вышли на край хлопкового поля. В широколистой изгороди тутовника стояли пыльные кусты с раскрывшимися белыми коробочками. Хрупкая, беззащитная нежность выпестованного человеческими руками создания природы особенно остро чувствовалась в сухом, палящем зное начинавшегося дня. Тем более тревожен был рассказ бригадира.

Нынешний год дал хлопкоробам особое испытание, самое суровое по здешним местам, – маловодье. Джураев не сказал, что такого не припомнят старики, хотя, по другим источникам, выходило именно так. Здесь, где и в лучшие сезоны на учете едва ли не каждый литр воды, с ранней весны каналы стояли почти пустыми; Амударья с трудом добиралась до устья и дать воду дальним районам Бухарского оазиса была уже не в силах. А лето ударило нарастающим жаром, земля трескалась, как стекло, и каменела. Случись такое лет сорок назад, люди должны были бы смириться с мыслью остаться без хлопка, но и сегодня катастрофа казалась неминуемой.

Это понимали все. Но в не меньшей мере понимали и требования времени: имя года – завершающий – говорило само за себя. И все же я подумал: каким же должен быть дух людей, чтобы в этих условиях, не теряя чувства реальности, взять не только план, масштабов "которого не знали здесь за всю историю хлопководства, но и присовокупить к нему повышенные обязательства?! На что рассчитывала одиннадцатая комсомольско-молодежная, когда на своих восьмидесяти трех гектарах опаленной земли вместо плановых тридцати пяти центнеров с гектара обязалась собрать по сорок пять?

Риск, известно, дело благородное, но слишком дорогой была ставка, чтобы положиться на эту шаткую категорию. Победу можно строить на точном расчете, но готовых формул для этого ни в каких известных справочниках не нашлось. Считали сами. Все возможное не один раз, казалось, до грамма было взвешено на бригадных комсомольских собраниях. Предлагалось многое, кое-что принимали, но еще больше отвергали. Момент был настолько серьезным и непохожим на прежнее, что главное, ударное оружие нужно было искать не в новых методах и рацпредложениях (хотя и их никто не отвергал), а в том, чтобы каждый поверил в свои силы, в возможности бригады так, как никогда раньше. Секретарь райкома и бригадир, приводя и тщательно анализируя примеры прошлых засушливых лет, не сулили ни одного легкого шага, но смогли убедить бригаду в том, что если уже и сделано все возможное, остаются еще невидимые сразу, подспудные резервы.

Так, с трудом созревало решение сделать немыслимое, но когда его приняли, об отступлении никто уже не думал. Основой работы и источником энергии стали: комсомольский энтузиазм, культура труда, доведенная до совершенства, и точный на каждый день план, предполагавший, однако, неожиданности.

Они начались сразу: хлопчатник взошел не весь. Пересеивать поздно. Оставалось одно: выпестовать (как скажешь иначе?) обильный – небывалый еще – урожай на каждом живом кусте!..

Надо ли говорить о бессонных ночах, о работе в изнуряющий, сорокоградусный (это в тени, а в поле откуда тень?) зной. В срочном порядке бурили новые артезианские скважины, бетонировали каналы, чтобы не было потерь при фильтрации, не разгибая спины, рыхлили и рыхлили междурядья, не давая земле твердеть, ради хлопка свели до минимума орошение других культур. Воду собирали и Накапливали по крупицам, как золото.

Крайнее напряжение выдерживали только благодаря чувству ответственности. Она давала нечто вроде второго дыхания. Как пароль и приветствие, ходили в эти дни в бригаде слова: «Не уставай!»

Впрочем, думать об усталости было некогда, отдыхать – тоже. В самую жаркую, нестерпимую для человека и земли пору – от часа до четырех, когда полагаются обеденный перерыв и сон в прохладном и тенистом бригадном шипоне, – поля не оставляли без присмотра. Поливальщики обходили их ряд за рядом, зная, что малейшее упущение – и отпадут с растений обожженные солнцем бледно-желтые цветы и хрупкие, еще не набравшие силы завязи, а потеря даже по одной на каждом кусте обойдется дорого – три-четыре центнера хлопка на гектар. По угодьям бригады вес шел уже на тонны. Потому и имело особый, понятный для каждого смысл бригадное «Не уставай!».

В июле увидели: хлопок будет, много хлопка. Главное сделано.

– Осталось главное, – говорит Джураева, отирая влажным платком бисер пота с оливково-темного лба. – Осталось убрать урожай. Хлопок не пшеница, созревает не сразу. Убирать приходится по мере раскрытия коробочек. Так что девчатам дела до зимы хватит.

Рассказ Джураева о событиях, которые начались весной и до краев заполнили небывало знойное лето, имел одну, крайне неудобную для меня особенность: бригадир ни словом не обмолвился о себе. По долгу профессии мне предстояло о нем рассказать, но при всем ярком узбекском солнце бригадир комсомольско-молодежной так и остался бы для меня где-то в тени, если бы не одно маленькое обстоятельство. Случайность даже.

Бывает – нечасто, правда, – одно движение, один жест человека скажет о нем так много и подробно, что он сразу становится виден и ясен. Вопросы, которые ты собирался ему задать, не нуждаются уже в ответах словесных.

Мы стояли на краю хлопкового поля. Джураев смотрел из-под руки на цепочку девушек, рассыпанную в другом, дальнем конце. Потом взгляд его упал на пыльный зеленый куст с раскрывшимися белыми коробочками. Опустив темную большую ладонь в зеленую крону, Туймурад взял пушистый комочек, взял осторожно, но уверенно, как берет только что вылупившегося птенца опытный орнитолог. Тут впервые увидел я на всегда серьезном его лице улыбку. Особенную улыбку.

Эти движение и улыбка встали точным эпиграфом к портрету бригадира. Здесь было нечто большее, чем любовь к родному своему труду или благодарность поработавшего человека скупой, тяжелой земле. Здесь был весь человек, с его раскрывшимся сердцем, добротой, сознанием необходимости этой доброты, такой нужной в работе, если выбрал ее на всю жизнь. Невольно подумалось о тех, кто работает с ним: какими должны быть они?..

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.