– Кочергина!

Она поднялась, шагнула вслед за голосом. Т-образный стол. Секретарь комитета комсомола комбината Галина Левитская. Секретарь прядильного производства Горбатенко. Таня Кривдина. Галя Щербакова. На остальных она не могла сосредоточиться. Их было много, человек пятнадцать. Комнату заливало ярким солнечным светом. За окном щебетали птицы. За стеной стучала машинка. Стучала в висках кровь. Они говорили, она слушала. Они говорили: а чего тут особенно разбираться? С Кочергиной все ясно. Не явилась на беседу к Горбатенко по поводу обмена комсомольского билета. Причина? Потеряла билет. Уклонялась от уплаты членских взносов. Не являлась на комсомольские собрания. Совершает прогулы на производстве. Перессорилась с подругами по красильному цеху. Груба. Заносчива. Таким не место в комсомоле. Цеховое собрание постановило: исключить из рядов. Итак, кто за то, чтобы...

Она смотрела на них сузившимися до нитей-щелочек глазами, презрительно оттопырив нижнюю губу. «Что вы все понимаете в жизни, что, что?!» – стучало у нее горько сердце.

Левитская уже начала поднимать руку, как вдруг встретилась с обжигающе острым взглядом Кочергиной. «Что же она теперь будет делать?» – невольно, с глубоким самоукором подумала Левитская.

– Нет, что-то тут не то... – задумчиво произнесла она вслух. – Все, конечно, понятно. Все правильно. Одно непонятно, ну просто по-человечески непонятно: отчего она такая?

Кочергина презрительно усмехнулась.

— Вот она стоит перед нами, чужая, непонятная, дерзкая. А ведь мы твердо решили: обмен комсомольских билетов не формальное дело. Сегодня мы исключаем Кочергину из комсомола, а я, ну вот честное слово, так и не поняла, что она за человек. Как же так, Горбатенко? Ты-то знаешь, какие у тебя люди?

— Я-то?! – Горбатенко вскочил со своего места. – Я-то знаю, а вот...

— Ну, ты давай поспокойней. Не петушись.

— Ладно, могу спокойней. – Горбатенко сделал глубокий вдох. – Спрашивается, почему Кочергину не любят на работе? Потому что не знают ее, смотрят только на внешнее. А она... она, может, гордая, как никто другой. И презирает сверстниц за то, что многим из них слишком легко достаются блага жизни. Я вот недавно сходил к Кочергиной домой. И то, что я узнал там, поразило меня. Оказывается, Ира живет вдвоем с младшей сестренкой. Она ей и за мать и за отца. Отец семью бросил, а мать тяжело больна, почти круглый год лежит в больнице. Теперь представьте жизнь Иры, которой всего-навсего шестнадцать лет, и вы поймете, почему у нее бывают прогулы, опоздания на работу. Помочь некому, а она должна одна и зарабатывать на жизнь, и обстирать себя и сестренку, и проводить ее в школу, и помочь ей учиться, и вообще тысячи семейных забот лежат на ней одной. Легко это? А ведь она хорошо знает: те, кто на работе склоняет ее на разные лады, и десятой доли ее трудностей не испытали. Вот и получается – она со всеми на ножах. Человечности к ней никто не проявил, обыкновенного участия даже не было – она и отстранилась от всех, не верит никому. И скажу честно: если б не обмен билетов, разве бы узнал я так досконально ее жизнь? Казалось бы, банальная истина: за каждым комсомольским билетом, за каждой учетной карточкой – живой человек. А мы порой, кроме этой карточки, ничего не видим. Обмен позволил нам вглядеться в те судьбы, которые до этого были для нас за семью замками. Конечно, оправдывать Кочергину нельзя. Она потеряла комсомольский билет. Впрочем, как оказалось, не потеряла, он выпал у нее из халата и завалился за станок. Билет нашли. А вот найдем ли мы сегодня правильное решение? Я уверен: сегодняшнее решение, будь оно в пользу Кочергиной, сразу перевоспитать ее не сможет, но направить на истинный путь сможет. Да, именно так, сразу ее ничем нельзя исправить, а вот попробовать приблизить к нам – наш долг.

– Да, конечно, я полностью согласна с тобой, – сказала Левитская. – Но вот что мне хочется спросить у самой Кочергиной... Скажи, Ира, только честно, предельно честно... ты сама хочешь остаться в комсомоле?

В кабинете повисла тишина.

Губы у Кочергиной дрогнули. Она ждала этого вопроса, и все-таки каким неожиданным показался он, когда наконец прозвучал. Еще совсем недавно не думала она над этим. Совсем недавно... Но если сейчас ее исключат... От нее все отказались – бывшие друзья, рабочие в цехе, соседи, все... И если сейчас отринет от себя комсомол, то что же?.. Ведь тогда это уже как бы узаконенное одиночество, из этого одиночества нет выхода, только вниз – опускаться, падать... Как страшно, оказывается, оставаться совсем одной...

Вдруг резкий телефонный звонок.

— Левитская слушает.

— Галя, здравствуй. Это Осьмяков. Ну, как там у вас с Кочергиной? Разбирали ее?

— Минуточку, Анатолий Иванович... – Левитская прикрыла трубку ладошкой и еще раз обратилась к Кочергиной: – Ну, так как, Ира? Только честно...

— Все, что угодно... – побледнев, прошептала Кочергина. – Только не исключайте... Только не это... – И вдруг горячие слезы брызнули из ее глаз.

— Алло, Анатолий Иванович? Извините, что не сразу ответила. Да, мы разбирали персональное дело Кочергиной. Постановили: из комсомола не исключать. Да, конечно, с сегодняшнего дня берем Кочергину под свою опеку, подбираем для нее общественное поручение... Что? Нет, не сразу. Пока пусть походит со старым комсомольским билетом. Обменяем, как только заслужит. Спасибо. И вам тоже всего хорошего. До свидания.

...Дома дверь Ире открыла Лиля и даже не сразу узнала старшую сестру: она стояла в дверях смеющаяся, с цветами в руках, с конфетами в кульке.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.