Товарищ подросток

– Ну вот, – сказал горновой Ковальчук, – спешить нам некуда, вся жизнь впереди. Пройдем по порядку весь рабочий день – от и до. Смену. Смотри, запоминай... фантазируй. Без фантазии, скажу тебе, горнового нет...

Нет, он, Ковальчук, в психологические тонкости не вдавался. Просто чувствовал, что без воображения, без настроя разговор у них не пойдет. Не тот выйдет разговор. Не на экскурсию привел он Эдика Белана сюда, в цех. Пусть вдохнет, всмотрится, примерится...

– Раздевалка, – сказал Ковальчук. – Мой гардероб. Нарядов, правда, у горнового небогато. Спецовка, каска, шляпа со «стеклом»... Вот, Эдька: штатское, свою одежку, – всегда сюда, спецовку – в эту половинку, сюда. Это вот дверь в душевую. Но туда горновой потом, после смены.

Ковальчук переоделся, надвинул каску, легонько, дружелюбно подтолкнул Эдика:

– Айда к печи. Как раз выпуск. Надо же, думал Ковальчук, когда

они шли, ведь как хотел сыновей своих сюда, в цех. Как мечтал увидеть их изумление, разделить с ними торжественность этого мгновения: выпуск! Еще и отцом-то не был и до горнового надо было еще расти и расти... «Трудовой резерв», учащийся Енакиевского ТУ Володька Ковальчук. А уже тогда была эта мечта: прийти сюда с сыновьями. Посвятить их. Заключить с ними – если будет на то их согласие, конечно, – договор: даешь металл!.. Состарится отец, не сможет стоять у печи – Ковальчуки-младшие заступят. Так думал, хоть далеко еще было до отцовства. Так и сейчас думает, когда заимел маленьких сыновей. Какой же сын моряка не видал моря? «Нет, сынов надо приобщать...» – философски заметил самому себе Ковальчук и скосил взгляд на Эдика. Да, нравилось парнишке здесь, в цехе.

Навстречу им шел человек. Поравнялись. Обменялись взглядами с Ковальчуком.

— Знакомься, Эдик: Алексей Леонтьевич Шаталин. Обер-мастер доменного цеха. Если коротко, как говорят, и ясно, то сама металлургия, сама Магнитка!

— Будет тебе. «Магнитка»... Это что же, сын?

— Как сказать... – прищурился Ковальчук. – Сыном вроде не могу назвать, документа такого не имею. Но под отцовскую ответственность мне. Подшефный мой. Из школы.

— Вот оно что, – сказал обер-мастер. – Тогда ты уж ему все про все расскажи. Чтоб на всю жизнь, понял?! Как руду загружают. Как в печи дело идет. Стеклышко ему дай... Ну, идите. Сейчас будут открывать.

«Скип», – пояснил Ковальчук. «Это я знаю», – сказал Эдик, и горновой ответил: «Знаю, что знаешь. Наш ведь, магнитогорский, с малолетства должен представлять себе, что такое Домна Ивановна». Дал ему «гляделку». «Ну, смотри, что там в печи. Какова она, черная металлургия. И правда черная... Или, может, красная?» Эдик взял синее стеклышко. Приблизился к смотровому окошечку, замер... Вот он, выпуск! Вгрызлась в летку бурмашина, рубанула глину, продырявила – и отступила в сторону. Металл!.. Тоненькая, белая струйка. Больше, больше, полнее этот ручеек, ручей, пылающий поток, разбрызгивающий бенгальские огоньки, горячие звездочки металла.

– Мощно! – сказал Эдик. И больше не сказал ничего. А что сказать? Что ему хотелось бы вот так же, как все, кто сейчас открывал выпуск, быть здесь не гостем, а хозяином? Вот так же, как они, уважать мощь, силу огромной «Домны Ивановны», кантователя, ковшей, остывающего чугуна? И так же, спокойно и просто, знать за собой и другую мощь и силу – человека рабочего, доменщика, магнитогорца?

— Ну? Не зря, считаешь, живем? – смеясь, спросил Ковальчук.

— Думал, только в кино такое. А в жизни, думал, по-другому. Не вышел из тебя... это... Ну, в общем, не умеешь работать головой – работай руками... – Он покраснел, запнулся. Ковальчук с интересом разглядывал его. Эдик продолжал: – А если приду... после технического... В общем – к вам. В цех. Возьмете?

— Слово горнового, – сказал Ковальчук. – Ты нам подойдешь. Чувствую, сделаем из тебя мастера, – закончил Ковальчук и, как в хоккее, только озорно и легонько, сыграл с ним «в корпус»...

Эдик Белан, бывший учащийся школы № 56 города Магнитогорска, до пятого класса был ученик как ученик, а вот в шестом «срезался», сошел с колеи, ведущей в вуз. В шестом у Белана появились двойки. Их можно было исправить, догнать однокашников и снова почувствовать себя успевающим, своим в классе. Но Эдик отметок не исправил. И сам не поработал, и в классе встретил не то чтобы неприязнь, но холодок и порицание: тянешь назад, Белан, подводишь наш сильный, дружный 8-й «Г». Двоек прибыло. «Незакрытые», неизжитые, они множатся. И крепнет, углубляется холодок в отношениях – такая «успеваемость» ведь и в самом деле тянет класс назад... Итог? «Белан стал другим», – говорили теперь в учительской. Что это значило? Ушел с урока. С уроков. Прогулял. Нагрубил учителю труда. Дерзок, несносен. «Трудновоспитуемый». То есть объект педагогики, и даже особо важный объект, но «балласт» школы.

И «балласт» решил сам выпрыгнуть из корзины стремящегося вперед и вверх «стратостата». Эдик Белан забрал в школе документы и ушел в ПТУ. И вот уже полтора года, как он учащийся профтехучилища и одновременно ученик 9-го класса вечерней школы.

– Я знаю, – сказал В. Н. Шкилев, мастер производственного обучения в ПТУ № 72, – отзывы о Белане были нелестные. Школьные учителя не верили, что даже в будущем из него выйдет толк. Но у нас в училище к Эдику никаких претензий. С первого и по сей день учится на четверки и пятерки. На практике работал просто отлично – и на первом курсе и на втором. Вообще парень добрый, культурный, вежливый. Общительный. Словом, симпатичный парень. И специалистом будет хорошим...

Как же так? Что за метаморфоза с одним и тем же «трудновоспитуемым» человеком пятнадцати лет, ставшим вдруг «симпатичным», «ударником учебы»? Достоверна ли эта история? Абсолютно. Более того, она не исключение. Напротив, заурядный факт. Только таким и сочтут его Владимир Матвеевич Ковальчук, показавший однажды Эдику Белану день металлурга-доменщика, и рабочие его бригады. Таким сочтут его и в других бригадах и цехах Магнитогорского металлургического комбината, где среди многих славных традиций продолжают и такую: идти в школу, помогать школе, быть школой.