— Забот прибавилось с теленком, — сказал Тауфик. — Да и к зиме пора готовиться, сарай утеплять.
— Ну, трудись, трудись.
«А я и вправду подрос», — светло подумал Тауфик и посмотрел вдаль и выше за деревья. Хорунжий удалялся, засыпаемый листьями. Они чиркали по его спине. — «И липы желтеют. Мелкий лист скорее сгорает. Веткам, поди, не больно, новые народятся... Подрос, а! — пощупал грудь Тауфик. — Сам не заметил. Хорунжий теперь не сможет глядеть сверху вниз. Он-то как будто приуменьшается, а? И Абросим утречком глазами взбежал, как по ступенькам...» И так хорошо сделалось Тауфику, ощутил он свою крепость, твердость напряженных мускулов, ремешок стянутый ощутил, свежесть в горле и свет, проливающийся по коже оголенных рук, — ощутил ясность, пробежавшую под рубашкой внезапным холодком, и сердце вздрогнуло, приблизившись к руке, задержалось точно на краткий миг, прослышивая шорохи и всплески наружного мира, и вдруг ударило полно, широко, разгоняя гул по телу. И еще, и еще через обмирающие паузы вздоха. Это было ни с чем не сравнимое, небывалое ощущение собственного роста, упругости выпрямленного стебля, острого взгляда ястреба, спружиненной мощи тигра и свободного слуха летящей птицы одновременно. Вот какая невероятная сила просияла в нем желанием жизни. Его будто подбросило от земли — он не успел напрячься, сорвало словно. Замелькали мимо деревья, вспорхи листьев, прутки ограды, — он и глазом не приметил, как миновал проулок до перекрестка на одном вдохе и выдохе, полоснул по нему, как сам легонький листок, и, развернувшись, принял на лицо солнце, обжегся об него, но не зажмурился — и опять оказался на прежнем месте, точно и не отрывался со старого следа.
— И-их ты! За кем гнался? — подоспел сзади Азат. — Я гляжу, мчишься, как паровоз, что это с тобой?
— Сам не знаю, будто поджег меня кто. Порох вот здесь вспыхнул.
Тауфик расправил ладонь на груди.
— А на спине крыло вытянулось. Потрогай.
Взялся Азат крыло выискивать и защекотал по ребрышкам ошалевшего дружка. Заливаются оба, не удержать.
— У меня секрет есть, — сказал Тауфик.
— Вот ты и разогнался.
— Не мой секрет.
— Чей же тогда?
— Хорунжия.
— Он давно засекреченный, пожар на голове.
— Вечером передадим, — сказал Тауфик. — Не станет секрета. И больше не спрашивай, придержи любопытство.
— Как хочешь, — хотел обидеться Азат, но полненькие щеки его лопнули, и на свет появилась еще одна улыбка. — Конечно, я секреты люблю. Кто их не любит. Хорошо свой секрет иметь, а не чужой. На что мне...
Душистый табак окружал Соню робкими стеблями. Белые головки цветов приподымались к ночи, как будто радовались наступившей тишине. Они скорее были похожи на маленькие граммофончики, так бы определила Соня, если бы ее кто-то спросил о цветах. Последнее время она засиживалась на лавочке, совсем как старушка, ослабев руками. Набрасывала платок от сырости.
Вечерний полив был обильным, и земля влажно чернела, потому запах никуда не уходил, а стоял в воздухе низким облачком, клубясь холодным паром. Облачко постоянно насыщалось, струилось душистым запахом, и сама Соня, надышавшись, пахла этой легкой вечерней свежестью. Точно так же, как невидимые струи, восходили и мысли Сони из глуби ее озябшего существа. Она перестала пугаться темноты, вслушиваясь в нечто большее, чем своя привычная жизнь.
Кто-то встал за калиткой, отогнув нависший куст шиповника. Соня подождала немного и спросила:
— Кого-нибудь ищете?
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.