Васильев по жребию должен был стартовать первым, но не смог. Доверился механику, тот, разумеется, проспал, и баки оказались пусты. Откуда-то везли и никак не могли довезти бензин. Кляча наконец прочавкала разбитыми копытами. «Что вы делаете, этак всю машину зальете?! Разве нет у тебя, голубчик, воронки?» «Нам, господин, про это не сказывали». От возчика благоухало чем угодно, но не бензином. «Господин Васильев, ваша очередь, вы пропускаете?» Мимо катят «Блерио» Уточкина, Сергей Исаевич вышагивает, держась за крыло: «Спешу в Москву чай пить. До встречи, Васильев, я тебе припасу баранок». Уточкин никогда не летал на «Блерио», лишь на «Фармане», там иная система пилотирования, но свой «Фарман» он разбил на днях в Смоленске...

— Взлетай скорей! — кричит Васильеву Ефимов. — Туман может опять усилиться. Руль глубины поднят, аппарат в небе.

Вправо — это, похоже, здесь. Занялось, наконец, утреннее солнце. Внизу золотится шпилями и куполами Северная Пальмира, но и коптит косыми черными дымами бесчисленных фабричных труб, точно это дредноут, устремленный в просторы нового века — ко благу человечества или к его несчастью, как знать.

Полюбовавшись сверху на творение Петра и цитадель прогресса, Васильев решил свериться с картой перелета, для чего, держа правой рукой руль, обмотанный носовым платком (маслом клош все-таки запачкали), левой достал планшет. Но обстоятельство, на земле его лишь рассмешившее, здесь, в воздухе, вновь вызвало гнев и досаду. Пользоваться картой, составленной неким комитетским мудрецом, оказалось невозможно. Все наименования были на ней написаны вверх ногами. «Что за притча?» — удивлялись пилоты и получали ответ, достойный города Глупова: а вдруг кому-нибудь из них, приземлившись в Москве, взбредет тотчас лететь назад в столицу?

Итак, прежде чем обнаружить под крылом Московское шоссе и довериться его направлению, Васильев должен был хотя бы заметить впереди одну из трех ушедших ранее машин и последовать за ней. Слава богу, вскоре это удалось: странно меняя то и дело высоту, но прямо, все время прямо, летел, похоже, Жорж Янковский. Васильев несколько успокоился и обеими руками покрепче обхватил клош.

...Пока наш герой, разрезая воздушные струи, клянет порядки любезного отечества, самое время поведать вкратце, как он стал летуном. В те годы путь этот избирали разные люди — от аристократа князя Эристова до пролетария, заводского механика Костина, и по разным причинам — от несчастной любви до желания не умереть с голоду. У Александра Алексеевича причиной стало разочарование в юриспруденции, поводом — посещение ипподрома.

Его отец, столбовой дворянин Тамбовской губернии, был лентяй, телепень. Обломов, притом же натура кипучая (чисто русский парадокс) и истинный либерал. Звездным часом его жизни стало присутствие на галерее для зрителей во время судебного процесса над Верой Засулич в мае 1878 года, о чем он постоянно помнил и с увлечением рассказывал. И героиней рассказов служила не одна отважная девушка, стрелявшая в петербургского градоначальника Трепова с целью отомстить за унижение политического заключенного, даже незнакомого ей. Героем был ее адвокат, присяжный поверенный Петр Акимович Александров. Он в своей речи призвал не только к состраданию, но и к пониманию мотивов преступления его подзащитной: «Перед вами женщина, которая поступила так в борьбе за идею, во имя того, кто был ей собратом». Однако адвокат сказал больше. Он осмелился на публичные и далеко идущие политические выводы: «То, что вчера считалось государственным преступлением, сегодня или завтра становится высокочтимым подвигом гражданской доблести. Государственное преступление нередко ...проповедь того, для чего еще не наступило время». Закон может отнять внешнюю честь, но истребить в человеке чувство моральной чести, нравственного достоинства никакой закон не может. Это соображение призвал взвесить на весах общественной правды Петр Александров, обращаясь к двенадцати присяжным, среди которых были надворный советник и титулярный, коллежский секретарь и коллежский регистратор, купец второй гильдии, помощник смотрителя духовного училища, студент и просто дворянин... Председательствующий же Анатолий Федорович Кони, один из самых светлых умов России, в заключительном слове, может быть, и невольно дал почувствовать то. что испытывало большинство страны по отношению к царскому сатрапу, который велел беззащитного высечь розгами, и к юной его карательнице. Оправдательный приговор был встречен овациями и криками «браво».

Васильев-отец хранил, как самое заветное, комплекты газет «Голос» и «Новое время» с описанием процесса. Васильев-сын, нескладный подросток, вытянувшийся не по годам, обуреваемый попеременно приступами восторженности и угрюмости, наизусть декламировал речь Александрова — с камешками во рту, совершенствуя произношение по методе Цицерона, — и свои сочиненные в подражание речи. Он шел в юристы, как шел бы, случись, в санкюлоты, в конвент.

Но, окончив с отличием юридический факультет, поступив в помощники к присяжному поверенному, вскоре прослыл нелепым донкихотом, ибо постоянно воевал с ветряными мельницами, рвался потрясать основы судопроизводства и проигрывал дело за делом.

Однажды разочарованный романтик, будучи в Петербурге, с горя забрел на Коломяжский ипподром. Не выиграть хотел на скачках или бегах — что проку в нечаянной удаче, если проиграна жизнь? — лишь полюбоваться лошадьми. Он ведь родом тамбовский, а где и живут на Руси коренные лошадники, как не в этой прекрасной губернии? Папенька даже намеревался создать завод — впрочем. вскоре проиграл в «железку» всех маток и производителя... А надобно заметить, что первые аэродромы располагались либо на самих ипподромных полях, либо в непосредственном соседстве. И вот, провожая взглядом мерный, машистый бег рысаков, наш герой увидел аэроплан, низко кружащий близ Комендантского поля. Аппарат был слаб на вид и даже жалок, нелепый нетопырь из полотна и реек, перетянутый проволочками, несущий под собой велосипедные колеса. От этого зрелища заржали в паддоке литые ладные орловцы, исполненные, кажется, не испуга, но негодования и презрения. Аппарат клюнул носом и косо упал в траву.

И тут, точно мгновенный вид селения или рощи, до малейшей черты вырванный из тьмы вспышкой молнии, Васильеву явилась иная судьба. «Пер аспера ад астра» — на латыни, но не мертвой судейской, а на языке Брута, подобном кимвалу бряцающему, — «через тернии к звездам». Вскоре он продал остатки имения, ринулся в Париж, взошел на Эйфелеву башню, однако не для того, чтобы полюбоваться сквозь сиреневую дымку видом столицы мира, а дабы понять, не страдает ли боязнью высоты. Он взялся за пульс — сердце билось ровно. И он устремился в городок По, школу славного Блерио, который вскоре вручил «славянскому сорвиголове» бреве за номером 225 — права пилота.

...Меж тем в небе совершенно распогодилось, по земле же протянулась нить Московского тракта, окаймленная живописными купами дерев. Дальше показался городок, толпа с задранными головами, с прислоненными к глазам ладонями. Сквозь толпу проскакал на коне озабоченный урядник. Вот уж позади Тосно, за ним Чудово со свежебелеными стенами и строениями монастыря. Хорошо бы и Новгород миновать воздушной дорогой!

Но не тут-то было. Трубка, показывавшая высоту бензина в резервуаре, неожиданно опустела. Потребовалась посадка. И первое, что увидел он, когда возник впереди город, — это аппарат на шоссе, накрененный, без одной лопасти пропеллера. Васильев снизился и вгляделся: на хвосте была крупная четверка. Неудачу потерпел Уточкин. Вот тебе и чай с баранками.

Злоключений в Новгороде было предостаточно. Поле соорудили на самом топком месте, какое, должно быть, смогли выбрать в округе. Бензин упрятали в какой-то подвал — едва нашли. Воронки — ну как иначе? — не оказалось. Когда же баки с грехом пополам оказались, заполнены, некому было помочь запустить мотор: отряженные в помощь летунам солдатики шарахались от винта.

Но вдруг вдалеке появилась характерная фигура. В клетчатых штанах-гольф, надвинув кожаную фуражку на короткий веснушчатый нос, к Александру Алексеевичу шел вперевалку Уточкин.

— Васильев, — отрывисто сказал он, — в-вы счастливец, Васильев. Все обалдели. Лерхе упал, Янковский упал. И ко мне Ф-фортуна, как видите, тылом. Так я вам помогу. Есть запасные свечи? Возьмите мои. А это мой подарок. — Он снял с фуражки пилотские очки.

Сергей Исаевич завел Александру Алексеевичу мотор и картинным жестом проводил его взлет.

Валдайская возвышенность была сплошь покрыта лесами, которые клонились из стороны в сторону под ветром, как под гребнем. Даже с высоты было видно, как по бесчисленным озерам бродили волны. Аппарат то возносило, то швыряло в такие воздушные ямы, каких еще не знал опытный пилот. Васильев не помнил, сколько это продолжалось, не помнил, когда начал давать перебои мотор. На счастье, дорога оказалась прямо под ним, близ нее церковь с синими, в звездах, куполами, очертания дальних строений. Он пошел вниз и сел на луг. На него смотрела баба в платке горохами и жевала ржаную краюху.

— Это Торжок?

— А то, что же? — меланхолически отозвалась баба.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.