Своя точка зрения

Когда шестнадцати-семнадцатилетний человек не решается говорить свое лишь потому, что боится: а вдруг его точка зрения не совпадет с учительской, — это хотя и противно, но исправимо. Куда страшнее, когда молчание это кончается равнодушием по принципу: мне это ни к чему, мне на это наплевать, и без меня разберутся.

Равнодушие очень удобно обосновывать «философскими категориями», как-то: разочарование, душевная усталость, неверие...

Года два назад была я в одной московской школе на отчетно-выборном собрании. Выбирали новый комитет. Выдвигали кандидатов.

— Петров! — крикнул кто-то.

— Непонятно, к чему выдвигать заведомых идиотов? — сказал мой сосед, десятиклассник.

И пошел к трибуне. Там он повторил то же самое, обосновав свою точку зрения достаточно вескими доводами. Одни свистели, другие кричали: «Правильно, молодец!» А когда он вернулся на место, приятель его сонно заметил;

— И чего ты лезешь?

— Послушай, — рассвирепел первый, — ведь это твой и мой комсомол! Неужели тебе безразлично, кто будет руководить?

— Ерунда, — усмехнулся «скептик», — одним дураком меньше, одним больше, какая разница?

— Великолепно! Сегодня ты промолчишь на собрании. Завтра выполнишь глупый приказ — и все потому, что тебе безразлично. Но когда дурака будут снимать за развал работы, ты скажешь, что давно это предвидел. И тебе не противно?!

* * *

Я не думаю, что самое страшное горе — это горе от ума. Куда страшнее, когда ум выключен. До сих пор речь шла о молчальниках. Но есть и любители поговорить. И говорят громко, много, а вот мыслей нет.

Помню французскую выставку в Москве. Там было много современных картин, плохих и хороших. Естественно, они вызывали споры. Посетители — большинство молодежь, среди них много школьников — осматривали картины и реагировали на них по сверхскоростному методу. Одни плевались: «Какая гадость!» Другие приходили в бешеный восторг: «Великолепно, завтрашний день искусства, двадцатый век!..» Но и те и другие не давали себе труда задуматься. Плохо? Предположим. Но почему? Хорошо? Весьма вероятно. Но «завтрашний день» и «двадцатый век» еще не доказательства.

И такая взяла меня злость! Так хотелось крикнуть: «Да задумайтесь, черт возьми, не жалейте времени! Мысли — это как раз то, что всегда себя окупает...» Сколько дел хороших, сколько начинаний, починов не доведено до конца только потому, что принимали их не мозгами, а руками! Проголосовали, и... баста. А потом удивляются, мучаются часами обсуждают на собраниях: и где же это мы, братцы, не доглядели, что упустили... Доглядели, ничего не упустили... Только вот подумать забыли.

...В Горловке была я на одной шахте. Секретарь комсомольской организации участка, парень лет семнадцати — учится в школе рабочей молодежи, — показывал план работ, повестки дня собраний, программы концертов художественной самодеятельности. А потом разоткровенничался и стал жаловаться на свои беды. Поначалу, говорит, все включились в соревнование за звание ударника коммунистического труда. А сейчас остыли. Надоело, что ли?

Как будто все рассказал секретарь. Упустил лишь одно: как включились? Сами? Или это он их включил, как вилку в розетку?! А дело обстояло так. Всем комсомольцам были розданы бланки с напечатанными на них обязательствами ударника: «Я... вступая в соревнование за звание ударника коммунистического труда, обязуюсь выполнять норму на... процента, не давать брак, не отказываться от общественных поручений, принимать участие в комсомольской работе, поступить в шнолу рабочей молодежи и т. д.». Рабочему и думать нечего. Проставил вместо точек фамилию, цифры — и обязательство готово. Спроси его, о чем шла речь в этом обязательстве, он и не. вспомнит. Ведь не сам думал, а другие. Ведь не свои слова — чужие. Придумай он свои, помучься неделю-другую над этим обязательством, может, тогда секретарю не пришлось бы говорить, что комсомольцы его остыли. Да они и не загорались вовсе. Их просто подключили. Бездумье порождает безответственность. Вот кто придумал, пусть и отвечает, а мне-то какое дело.

В прошлом году ездила я по Эстонии. В ЦК комсомола республики меня спросили: хотите познакомиться с мыслящим секретарем? Не энергичным, не боевитым, не задористым, не с огоньком (как принято говорить 6 секретарях), а мыслящим, И когда я встретилась с Эриком Труувяли, то поняла; все успехи в его работе идут от умения заставлять человека, как он сам говорит, «шевелить мозгами». И для него это не пустые слова.

...Когда Эрику было десять лет, он разжег в Тарту первый пионерский костер. Родные (местные кулаки) выгнали его из дому: живи как хочешь. И он жил. Рассыльный, мастер, слесарь, кузнец... Это в «свободное» время, остальное — в школе. Было трудно. Иногда хотелось все послать к черту и бежать домой, чтобы отогреться, поесть досыта, наконец, просто как следует выплакаться. Не Эрик душой, сердцем, шестым или каким там хотите чувством знал: прав он, а не они. Однако — и это он тоже хорошо понимал — одного чутья мало. Ему нужны были более веские аргументы — для себя и для них. И в 15 лет (понимаете: в пятнадцать!) Эрик читал Ленина, Маркса, конспектировал «Капитал»... Он приложил к заявлению о приеме в комсомол не просто хорошие отметки и знание Устава, но и прежде всего убежденность и осмысленную веру, что нет для него в жизни Иного пути.

Вы, наверно, читали «Воспоминания» Вересаева. Помните описание «традиций» корпорантов Юрьевского (ныне Тартуского) университета: драки и пьяные дебоши, презрение к людям и слепая преданность корпорациям? Еще в тридцатые годы «Золотые лисицы» — так называлась самая многочисленная корпорация — десятилетиями околачивались в университете, чем и гордились. Жизненный опыт приобретали в поединках, «на вилках», сообразительность и сноровку — на соревнованиях по метанию крон в воду, духовные богатства — в попойках и любовных похождениях.

Конечно, я понимала, что традиций тех давно нет. Но слово «традиция» как-то всегда ассоциировалось у меня с чем-то старым, покрытым годами, как морщинами. И потому меня удивило, когда Эрик назвал традиционными дела, которым всего-то два-три года от роду. Значит, у него есть уверенность, что это прочно и надолго. Почему? Для начала небольшое отступление.