Своя ноша

А магазин на «Пролетарке» мы завалили тканями! Никаких тебе ордеров – приходи и покупай. Тем более стало на что покупать.

...Ровно через 39 лет, 7 апреля 1968 года, на нашей фабрике подписывали новый «Договор тысяч». Это комсомольцы трех областей, по предложению бригады Юрия Байдукова, заключали комсомольский договор под девизом «Больше продукции отличного качества от каждого молодого рабочего!». День был такой же солнечный, как и в том далеком двадцать девятом году. Я в президиуме стояла, на той же площади. Мы, старшие, подписывали обращение комсомольцев всех поколений в поддержку нового «Договора тысяч». Под первым договором мне не довелось подписаться; горжусь, что под комсомольским договором моя подпись стоит первой.

На воротах фабрики висел замок, и это было страшно. Казалось невероятным, что мы не сможем сейчас пройти знакомой аллеей к цеху, запустить свои станки. Но мы должны были покинуть и фабрику и свой родной город. Заставляла война. Муж с первых дней ушел добровольцем в ополчение; я же во время оккупации Калинина с сыном и маленькой дочкой перебивалась кое-как по деревням.

После того, как фашистов выгнали из города, мы, ткачихи, пришли на пепелище. Все разбито и сожжено. Мы стояли и рыдали, как над покойником, а мозг сверлила одна мысль: «Разве можно все это восстановить?!» Тут подошел начальник ткацкого Анатолий Парамонович Синев и повел нас в сторону родного цеха.

...Фабрика горела две недели, но пока огонь добрался до ткацкого, то малость поутих, и от цеха кое-что осталось. Мы немного воспрянули духом и решили домой не ходить, а тут же начать ремонт. Выбитые окна и двери закрыли листами горелого железа. По шурупчику собрали несколько станков, вычистили их. Не было ни водопровода, ни отопления – котельную фашисты взорвали. Работали в ватниках, кожа примерзала к металлу. Но уже через три месяца пустили цех.

Поднималась и вся фабрика. Когда после освобождения города вернулись прядильщицы, то увидели, что при пожаре многие детали машин сплавились и пришли в негодность. Неожиданно обнаружили, что на оконных проемах четвертого этажа лежат не тронутые огнем нитеразделители, кольцевые планки, крепежный материал. Но как их достать? Соорудить леса? Нет ни досок, ни гвоздей. По водосточной трубе полезли вверх Надя Федякина, Нюра Соколова, Клава Лаврова, Нюра Зайцева. Детали они спускали на веревках. Прядильные машины были собраны.

...Станки пустили – как музыка заиграла. Только теперь делали мы не пестрый ситчик, а то, что нужно фронту, – марлю для госпиталей, ткань для солдатской одежды. Работать мы решили по 12 часов в сутки, а после смены шли в госпиталь, который размещался в школе. Убирали палаты, мыли полы. На сон оставалось часа два-три.

Голодной и холодной зимы не пережила моя дочка. А вскоре еще несчастье: по глазам почтальона я догадалась, что за письмо у нее в руках. Похоронка на мужа... Почти в то же время погиб и брат Иван. Спасала работа; горе заглянуло уже почти в каждый дом. Обстановка же на фабрике напоминала фронтовую. Часто бомбили. Как-то авиабомба упала у входа в цех. Повылетали железные листы, которыми мы забивали окна и двери. Двое суток мы не уходили с фабрики, пока все не восстановили.

Письма с фронта мне уже не приходили... Представьте же мое удивление, когда получила я солдатский треугольник с письмом от неизвестного мне солдата Матвея Смирнова. «Прочитал в газете о вас,

Евдокия Борисовна, – писал солдат, – что вы за месяц выработали ткани на одежду для 2460 бойцов, и стало на душе очень радостно. Крепитесь, победа будет за нами!»

О текстильщицах Калинина газеты тогда часто писали, поэтому и начали приходить письма с фронта. Письма разные. Один боец сообщал, что холодно им зимой без шерстяных носков и варежек, просил прислать, сколько можно, им в часть. Не учел он, наверное, что у нас хлопчатобумажное производство, а шерсти нет ни грамма. После этого письма мы два дня не разговаривали, переживая свое бессилие. Но потом собрались и начали искать выход из положения. Достать бы шерсть, а варежки и на руках связать можно! Но где же шерсть раздобыть? Многие сняли и распустили платки, кофточки, но этого было мало. И вот в воскресенье, в пять часов утра, мы, ткачихи, собрались у фабрики, взяли санки и пошли по деревням – просить шерсть.

В первой деревне не повезло. Во второй, когда мы показали председателю колхоза письмо бойца, он пригласил нас в избу, картошки с чаем дал, попросил подождать, а сам куда-то надолго ушел. Вернулся с мешком шерсти. Как оказалось – остриг собственную собаку и односельчан на то же уговорил... Таким же способом собрали нам шерсть и в других деревнях. На фабрику мы вернулись к вечеру, как раз к началу смены. Шерсть раздали вязальщицам. Дня через два мы сшили из суровья мешочки, сложили в них по паре варежек и носков и отправили на фронт.

Какие же бывают неожиданности в жизни! Нина Осипова положила в варежку записку с приветом незнакомому бойцу. Вскоре пришел ответ, завязалась переписка. Солдат дошел до Берлина; после войны приехал в Калинин, нашел Нину на фабрике. Такой бравый солдат, вся грудь в орденах и медалях. В общем, увез он нашу Нину. После она писала, что счастлива, что двое хороших ребятишек растут у них, вспоминала фабрику. Вот ведь как бывает...

А самыми первыми после Победы были у нас летчики. Мы вспомнили, как военной зимой, когда мы еще ничего не знали о судьбе Москвы, четверо летчиков пришли к нам на фабрику, все смертельно усталые, и попросили девчат помочь расчистить аэродром: был сильный снегопад, завалило поле и самолеты. Мы попробовали чистить снег лопатами – ничего не получается: лопаты валятся из рук. Пошли в землянку к летчикам, чтобы сказать об этом, а они уже спят, сидя за столом, видно, намаялись побольше нашего. Стало нам совестно, вернулись к самолетам и уже не лопатами, а руками откопали машины. При нас заправили самолеты, и летчики улетели – на Москву. Обещали обязательно приехать к нам после Победы. И сдержали слово, приехали. Только не четверо, а двое...

А к нам привезли новые станки и начали отстраивать предприятие заново, по-настоящему. Считается, сейчас комбинату 120 лет. Но практически не осталось старинных построек, все цеха возведены уже после войны. Так что комбинат наш и стар и молод...

У меня недавно была ученица, Лида Тихомирова. Милая, простая девушка, выпускница нашего профтехучилища. На комбинате быстро пошла в гору: не раз побеждала в соревновании, была делегатом XVIII съезда комсомола. Смелая к тому же девушка – занялась парашютным спортом, прыгает с самолета. Вот бы никогда не решилась! Сейчас Лиде 24 года. На последних выборах стала она депутатом Верховного Совета СССР. Пришла ко мне, немного напуганная, за советом: я ведь тоже была депутатом Верховного Совета; многие годы – депутат горсовета. Ну, стала я вспоминать, с чего начинала...

Для меня было полнейшей неожиданностью, когда на митинге в 1958 году меня выдвинули кандидатом в депутаты. Да, я была тогда неплохой ткачихой, но представить себя членом правительства – этого я не могла и была почти в ужасе.

Начались предвыборные собрания. Говорить я не умела, сбивалась, смущалась. Перед самой первой встречей с избирателями в библиотеке имени Горького выпила такое количество валерьянки, что организаторы встречи внимательно приглядывались ко мне и подозрительно потягивали носами... Последняя встреча состоялась в роддоме. Главврач ввел меня в палату и представил молодым мамашам. И вдруг со всех сторон послышалось: «Евдокия Борисовна, да ведь мы вас все хорошо знаем!» Пригляделась, а мамаши-то – все мои бывшие ученицы... Но даже в день выборов я не вполне была уверена, что меня выберут. Когда узнала – совсем разволновалась...

Вот так и началась моя депутатская деятельность.

И неизвестно еще, что легче – отстоять смену у станков или провести один прием населения. На прием записывалось человек до пятидесяти, а то и до ста. Люди обращались с самыми разными просьбами, рассчитывая, что я, простая ткачиха, помогу им.