А там будет девочка, та, что считает меня примитивным. У нее светлые реснички, она их не красит, и потому глаза у нее чистые, прозрачные и глядят всегда спокойно, невозмутимо. Слишком невозмутимо.

Целый год я ей доказывал разными способами, что она ошибается, что я разносторонний, что я глубокий, что я интеллектуальный и ко всему прочему вообще хороший человек. Из-за нее я вытянул по физике Витьку Скатыша, из-за нее сделал доклад о Бруно Понтекорво, из-за нее записался в музыкальный кружок. Да уж... И из-за нее написал в сочинении: «Мы должны благодарить судьбу, что она свела Маяковского и Пилю Брик. Как знать, может, не будь ее, не появилась бы на свет поэма «Про это» и много других прекрасных стихотворений». Сам я любил Маяковского и не любил Лилю Брик, но мне хотелось блеснуть оригинальностью и чуть польстить женскому полу. И ей, девочке со светлыми ресничками. Я же знал, что литераторша не утерпит и обязательно прочитает мои откровения вслух.

Что было! Весь класс шумел, все чуть не перессорились, большинство были возмущены, даже девчонки. Но она была за меня!

И все равно. Я на перемене подошел к ней, думал: ну, вот, теперь-то она подпустит меня к себе, раз уж мы единомышленники, изысканно поблагодарил за поддержку, но она только отмахнулась: «А, все это пустые споры. Хорошо, плохо. Кто, кроме них, это может знать?»

Я даже растерялся. Я ничего не мог понять. Я знал, что она ни в кого не влюблена, просто позволяет бегать за собой одному мальчику из параллельного класса, но на вечерах танцует с кем попало и домой уходит с девчонками.

Что же было во мне, что она никак не принимала? На выпускном вечере, уже под утро, когда все разбрелись по парку, я нашел ее на скамейке и прямо спросил: «Скажи, за что ты так не любишь меня?»

– Не знаю, – спокойно сказала она. Подняла и опустила ресницы. – Да и не все ли равно?

Я вскочил и ушел. А потом целый день провалялся на диване, как сегодня, зарыв голову в подушку, а маме, чтоб не трогала, сказал: «Не знаю, в какой институт подавать документы. Не мешай, я думаю».

Не вышло у меня с той девочкой. Зато я отыгрывался на других. Иногда даже влюблялся, но все как-то не так. Ни разу у меня не перехватывало горло, как тогда, когда она взглядывала на меня своими невозмутимыми глазами. Ни разу я не вздрогнул так, как вздрагивала Гелька, когда я ее окликал.

Гелька... Если я ей позвоню, она тут же прискачет, а перед нею можно показать, какой я сейчас... развороченный. Она посочувствует, и мне полегчает.

Нет, еще чего! Сегодня это не годится. И завтра тоже. И послезавтра. Сколько можно играть Гелькой? Обещать позвонить и не звонить, просто так, чтобы сидела и ждала у телефона, чтобы не вырвалась, не ушла. Позвать к Наумову и там раза два станцевать с нею. А то так и ни разу. Встретить на улице и вдруг милостиво дать ей разговориться. Смотреть на ее счастливое лицо. Или грустное, когда я не останавливался. Приятно. К сожалению, себе нельзя набить морду...

Когда на комитете обсуждали мою комсомольскую характеристику, все в один голос отмечали у меня одни положительные качества. Лицемерили? Не думаю. Ну, может, чуть-чуть преувеличивали и забирали слишком высоко. А так я действительно считался в школе отличным товарищем, который не продаст, если надо – выручит, не побоится взять вину на себя, подлецу может прижать хвост, ну, и от мероприятий не станет увиливать. Наоборот.

Учителя тоже относились ко мне хорошо, с уважением. У химички же вообще ходил в любимчиках. Хотя был один случай, когда она всерьез разъярилась на меня. В классе шла последняя четвертная контрольная. Меня и еще троих она освободила от нее и дала задание привести в порядок аппаратуру и реактивы. Она сидела лицом к классу, отделенная от нас и от доски большим длинным столом. И тут меня как бес подтолкнул, захотелось блеснуть перед всеми. Недаром говорят – зуд тщеславия: сколько ни чеши – только больше чешется. Я взял мел и осторожно с ходу написал на доске все реакции. Посмотрел на класс, взял тряпку, ожидая, когда можно будет стереть. И не успел. Она обернулась. Все замерли. Знали, что с нею шутить нельзя. Она встала, сказала сухо:

– Контрольная отменяется. Будете писать завтра после уроков. Вот так. Я остался в дураках и растерянно спросил:

– А мне приходить?

– Зачем? – возразила она спокойно. – Герои получают награды, а не наказания. Итак, продолжим урок.

Никто мне тогда ничего не сказал. Как сговорились. И это было хуже всего.

Но в характеристиках не описывают частных случаев. Там все в общем. А в общем у меня все обстояло хорошо. Я ходил в звездах. И в школе и потом в институте. Пока на моей орбите не оказался декан. Его не ослепило мое сияние, он спокойно толкнул меня назад, в общую массу. «Прежде чем изготовлять пирожные, молодой человек, потрудитесь выучиться ставить тесто и выпекать простой хлеб. Как все».

Мама все ходит. Наверно, чувствует себя виноватой. И еще боится. Вот что! Всегда боялась: а вдруг я сорвусь? Вдруг повторю отца? Она-то видит, как мы с ним похожи. Она знает, что он тоже учился блестяще, а за дипломный проект удостоен награды. Это было на ее глазах, это когда-то ее и ослепило.

Куда же все девалось? С чего началось его падение? Что-то было. Что-то когда-то случилось...

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.