Из «Туркменской тетради»
По дороге из Байрам-Али профессор решил свернуть к Султан-Санджару. Он давно собирался посмотреть, что же происходит с Султаном-Санджаром, но все откладывал это... Ему рассказывали, что реставраторы работают медлительно и небрежно, что они «отстраивают» древний памятник заново, что они всаживают в древние, сожженные солнечными ветрами плитки новехонький непрочный кирпич, что они придерживаются пропорций, именно придерживаются, а не соблюдают строжайшие и тончайшие пропорции архитектора Мухаммеда.
Профессор слушал; его румяное большое лицо бледнело, голубые глаза становились бесцветными, узкими, и он ругался яростно, затейливо, ни в чем не уступая по словарному запасу своему шоферу Мите.
Человек необычайно, подчас даже до утомительности тщательный, он остро ненавидел халтурщиков всех мастей и ремесел и яростно преследовал их, отнимая у них последний кусок хлеба.
А сейчас его ярость удесятерялась тем, что сюда, на землю древнего Мерва, выезжали несколько крупных индийских историков и археологов. Они должны были пересечь тысячи и тысячи километров, чтобы посмотреть знаменитый мавзолей Султан-Санджара. Профессор знал, что индусы помнят свою старину и свято берегут свои памятники.
Он все откладывал эту поездку, а сегодня наконец решил и поехал. Он устал, у него болела голова, которая в последнее время вдруг стала не выдерживать солнца. Он носил на раскопках тропический американский шлем и зонтик, и все-таки вечерами голова начинала кружиться, странно, как бы приглушенно, болела. Песок неожиданно темнел и светлел перед ним, будто он все время то надевал, то снимал темные очки.
Ему было 70 лет.
Никто не понимал, что ему 70 лет.
Они (ученики, сотрудники, рабочие, аспиранты, обслуживающий персонал) знали, что ему семьдесят. Знали, но не понимали этого.
Потому что он раньше всех в экспедиции вставал. Потому что он сидел за рабочим столом по 8— 9 часов и не выказывал никакого интереса к отдыху и пище. Потому что по всем важным и противоречивым вопросам (в том числе бытовым и хозяйственным) в конце концов они вынуждены были обращаться к нему. Потому что из них всех, молодых, современных и хватких, он один умел договориться с местными властями и вытребовать для своей экспедиции все, что было возможно (главным образом транспорт и помещения).
И они не знали, что он не встает раньше всех, а просто не спит. Что он сидит, не вставая, за письменным столом из-за того, что любой перерыв может на целый день вывести его из рабочего состояния, старый мотор нельзя глушить не вовремя, потом он должен слишком долго разогреваться. Что его ставшая легендарной придирчивая и даже мелочная точность стоила ему чудовищных усилий, ибо в сущности своей он был человеком порывистым и даже кое в чем разбросанным. (Но эту разбросанность и порывистость он укрощал в себе как опытный дрессировщик, с юности — много лет — каждый день, и вот сейчас эти трудные зверьки утихли, сдались, привыкли к высшей хозяйской воле и уже не мешают ему).
Что подход и разговоры с хозяйственниками и прочими начальниками дались ему не сразу, так же как и обходительность, и шутки, и умение увлечь практичных и суховатых работников какими-то фантастическими и далекими от насущных задач интересами, обращенными сугубо к прошлому — к черепкам, старым, никому не нужным развалинам, к полусгнившим скелетам вымерших, древних, никому не нужных лошадей, к ржавым, безобразным амфорам, ко всяким мешающим нормальному автомобильному движению в пустыне полусгнившим камням, торчащим черт-те где...
Что ни шлем, ни зонтик не могут спасти белую, большую голову от странной, то вспыхивающей, то гаснущей головной боли. Что эта голова каждый год впитывает все большую, все нарастающую дозу усталости, оседавшую в мозгу, как пыль, каждый день, каждый месяц.
Они не понимали, что ему семьдесят (не шестьдесят пять, даже не шестьдесят восемь — семь-де-сят лет).
Может быть, они были слепы, эгоистичны, не берегли его? Нет, они заботились о нем, пытались создать ему лучшие, чем другим, условия, в трудных полевых условиях готовили ему специальную, отдельную от всех еду (которую он почти никогда не ел, так как питался в поле из общего котла). Они спорили с ним, но всегда прислушивались к нему, обижались, злились, иногда просто изнемогали от его пунктуальности, от его постоянного, почти назойливого внимания к каждому их шагу, но любили, как никого другого. Одного только не понимали: что ему 70 лет. А как это было понять, если он целый день не уходил с раскопок, а вечерами вел свои записи, без конца продолжал работу по парфянским ритонам (получившую известность во многих странах), писал длинные письма крупнейшим археологам мира, ловил каждую мельчайшую ошибку в работах своих студентов, и целовал ручки женщинам, и поглядывал на них маленькими, блестящими от интереса глазами... Вот и пойми тут, сколько ему лет!
Экспедиция размещалась в конюшне. Это было очень длинное, узкое помещение, оставшееся в наследство от колхоза имени Буденного, слившегося с другим, соседним. Там жили они все — в одном крыле конюшни мужчины, в другом — женщины, а посредине, в маленькой комнатке, похожей на землянку,— профессор. У входа в конюшню на красном плакате профессор велел повесить латинское изречение: «Ступай вперед — и будешь становиться лучше».
Вот они и ступали вперед от экспедиции к экспедиции, от Эр-Кале к Гяур-Кала, от Мерва к Нисе. От палаток к старому сараю или конюшне, от поверхности к глубине, от черепков к государству, от картины вечного, ушедшего, к недавнему, от недавнего к сегодняшнему. Они шли вперед, его ученики и товарищи, шли вместе с ним и зрели, и писали исследования, и получали степени; от аспирантов к кандидатам, от кандидатов к докторам... Вперед и вперед.
А он уже имел все степени, какие есть, но тоже шел вперед и становился лучше... и старше. «Ступай вперед — и будешь становиться лучше»...
А что впереди?
Машина шла к мавзолею. Пустыня по-вечернему тускнела, потеряла живой, теплый цвет и стала гипсово-мертвой. Профессор не смотрел по сторонам: ему давно набил оскомину этот лысый пейзаж. Он знал, что пустыню любят только туристы, а те, кто здесь живет, не любят ее — они сосуществуют с ней.
В 12-м номере читайте о «последнем поэте деревни» Сергее Есенине, о судьбе великой княгини Ольги Александровны Романовой, о трагической судьбе Александра Радищева, о близкой подруге Пушкина и Лермонтова Софье Николаевне Карамзиной о жизни и творчестве замечательного актера Георгия Милляра, новый детектив Георгия Ланского «Синий лед» и многое другое.