– Я бы... я бы поплыла! – воскликнула Наташа.

– Ты, ты... – недовольно проговорила Акулина. – Это на словах просто. Пронырнуть кусты в полторы сажени, да голое пространство – три сажени, да там еще... Попробуй, хотя и вниз по реке. А течение, как назло, в том месте ленивое. Да я к тому же какое-то время потеряла, торчу, дура, на месте под водой и думаю. Воздуху-то уж в груди нету, а я еще на месте...

– И как же вы?!

– Не знаю... Не помню. Очнулась я уже за теми кустами. Стражники уж сзади хохочут. Все так же хохочут, отмечаю, значит, ничего не заметили. И как я пронырнула такой простор – до сед ни ума не приложу. Почернела аж, должно, без воздуха-то я под водой, голову высунула, а внутрь будто кто горящую головешку кинул – все так жжет. Ну, жжет, глотаю я воздух вместе с водой, а пошевелиться боюсь, плесну погромче – услышат же, и смерть. Речка меня тихонько и несет. Отволокла подальше. Тут уж я как-как, через силу, выползла на берег, отлежалась маленько на гальках. Горячая, помню, галька была, заснуть бы, думаю, на них навсегда. Где ж они, сволочи, чего не стреляют? Ну, думать-то я так думаю, а сама быстро на карачки встала да в тайгу юркнула... Вот так.

– А потом? – дав старухе передохнуть и успокоиться, спросила Наташа.

– Так же, как в первый побег, кралась я тайком от села к селу, днем отлеживалась по глухоманным местам, по оврагам, ночью шла. Куда? А кто его знает? Все беглые каторжники из Сибири в сторону России, к Уралу пробираются. Будто там спасение.

– Как же вы дорогу в тайге узнавали?

– Чего ее узнавать? Россия – она в западной стороне, это всем известно. Куда солнышко садилось, туда мы и шли. Озера обходили, речки пересекали. Байкал-море было самой тяжкой преградой. Ну, кто как мог и его одолевали. Вот даже в песне поется...

– А вы как?

– Я? А я обошла его. Уж осенью, под зиму. И город Иркутск миновала далеко-о стороной. А тут и зима накатила. Тут и погибель бы мне, кабы не человек один...

Старая женщина поглядела на Наташу и почему-то вздохнула.

– Кабы не человек... Да и ему погибель бы вышла, не наткнись я на него. Он, как и я, замерзал уж в снегу. Тожеть беглый, с самого Александровского централа ушел... Это он потом обсказал мне, когда мы... – Старушка вдруг запнулась, опустила блеснувшие глаза. И, разглаживая одеяло на острых коленках, закончила: – ...когда мы оклемались обои маленько, отошли. Иваном его звали... зовут...

– Значит, он жив? – спросила Наташа.

– Живой... А тогда плох был, думала я, и не выживет. Медведь-шатун его поломал. Сильно поломал – снег вокруг него весь был кровью пропитанный. Его ли, медвежьей ли, не поймешь. И обои лежат рядком – он и зверь лесной. У медведя брюхо располосовано ножиком, кишки вывалились, пар от них идет... Я, как наткнулась на такую картину, – обомлела, попятилась было назад. Да он, человек тот, Иван, поднял голову, глядит на меня: откуда, мол, такое явление? А я до этого почти неделю шла голодная, во рту, кроме лесных шишек, ничего не было. И застудилась я – ведь оборванная, ободранная была – голова, который день как чугунная, горячая. Не знаю, зачем я еще шла куда-то, откудова силы брались? Иду по тайге, а в голове одно – приткнуться в снег, задремать, да и дело с концом. Кончатся, мол, разом все мучения.

– Я это понимаю, – вырвалось как-то само собой у Наташи.

– Ты понимаешь! – вдруг проговорила старая женщина строго. – Да ты – дура голимая! Такое ли твое дело было, как мое тогда?! Да и я... Как призналась после Ивану об таких мыслях – он меня, на чем свет обругал. Дура, грит, ну и кому что доказала бы? Человек до последней силушки должен за себя стоять.

– Да, это правда. Это правда, Акулина Тарасовна, – после некоторого молчания произнесла Наташа. – Ну и что... дальше?

– Дальше – что?! – задумчиво сама у себя спросила старуха. – Попятилась я, запнулась об валежину какую-то, упала в снег. А человек, Иван, все глядит на меня. И улыбнулся вдруг... Вот, доченька, хоть верь, хоть нет, до седни эта его улыбка стоит перед глазами. Сколько годов прошло... Жизнь минула. А я помню. С ней и помру. Глядит и улыбается. «Откуда, – грит, – такая ты хорошая?» «С Акатуя», – отвечаю. А сама на медвежьи кишки смотрю. Кровь еще с медведя течет и в голову мне долбит – подползти и напиться этой крови, мяса сырого зубами отхватить. Да не смею. Он догадался об этом, спрашивает: который день не ела? Я говорю: четвертый, а может, пятый. «Совсем ничего?» «Совсем... кедровые орехи жевала, правда». Ну, тогда, грит Иван, ничего, глотни медвежьей крови...

Наташа при этих словах вопросительно приподняла лишь голову.

– А что ж... подползла к зверю, зачерпнула ладонью из брюха. Кровь уж загустела.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.