Сценические версты

Когда началась Великая Отечественная война, многие из нас, актеров, растерялись. И причиной тому были начавшиеся вдруг разговоры о том, нужен или не нужен сейчас наш театр, ТЮЗ. А мы, актеры, видели, хмурые лица как-то сразу повзрослевших детей, многие из которых уже в первые дни войны потеряли на фронте своих отцов и матерей, старших братьев и сестер. Мы поняли тогда, что наша, тюзовцев, задача – и без всяких споров! – хоть немного заслонить своим искусством детей от войны, смягчить горечь бед и потерь, выпавших на детскую долю. И мы трудились, играли сотни спектаклей, которые старались превратить в яркие, красочные представления. И для нас было огромной радостью видеть на лицах ребятишек улыбки, слышать их смех, потому что мы так хотели вернуть детей в их внезапно прерванное войной детство. И когда это получалось, мы не стеснялись собственных слез.

Во время войны мне довелось выступать на кораблях Черноморского флота, встречаться с моряками-черноморцами. Поразительно: люди, совсем недавно и не раз смотревшие смерти в лицо, испытавшие самые суровые будни и тяготы той поры, говорили с нами о мирных, житейских делах. Узнав, что мы актеры ТЮЗа, они спрашивали о детях, о том, как им живется, как смотрят они наши спектакли, что мы им показываем и как часто. И после выступлений, после этих встреч мы понимали, что нужны, что нас ждут, что никакая война не убьет в человеке вечную тягу к тому прекрасному и светлому празднику, каким было, есть и навсегда останется Искусство.

Мы возвращались с кораблей и вновь репетировали, играли спектакли, готовили концертные программы. Мы возвращались с кораблей и шли в госпитали, к раненым, и выступали, выступали... Встречаясь с ранеными, я всегда становился свидетелем поразительной воли людей, которых война сделала калеками.

Никогда не забуду одного выступления в госпитале. Я подготовил комический танец и. придя в госпиталь, неожиданно попал в палату, где находились люди... без ног. Поначалу растерялся: люди без ног, а я буду плясать... И я плясал этот комический танец. А раненые... хохотали! Понимаете, хохотали! Со мной творилось что-то непонятное, невообразимое, я плясал и внутренне содрогался от плача. Раненые этого не знали. Они смотрели мой танец и смеялись, потому что, несмотря на постигшее их несчастье, они сохранили в себе живое человеческое чувство. И я был счастлив подарить им эти минуты искреннего веселья... Никогда не забуду этого случая.

Едва ли в какой-либо другой период жизни чувствовал я так сильно, так остро свое духовное родство с совершенно незнакомыми людьми, как это было в годы Отечественной войны.

Война опрокинула многие из моих наивных представлений юности. В частности, представление о нашем актерском труде, его смысле, назначении. Именно в те годы убедился я в глубинной и неразрывной связи актера с обществом, актерского труда – с теми социальными задачами, которые общество ставит перед собой. Убедился в той огромной и постоянной ответственности, которую несет актер как гражданин, за то, что и как он делает. Вот почему мне всегда претит пустое кривляние на сцене, стремление к той, с позволения сказать, оригинальности, которая порой не только граничит с пошлостью, но оскорбляет и даже, случается, дискредитирует всегда нелегкий, совершенно необходимый людям, обществу благородный наш актерский труд.

Это, поймите меня верно, не «лирические отступления», вызванные воспоминаниями о военной поре, это постоянные, не дающие мне покоя размышления, то, что, собственно, в какой-то мере организует меня самого, поддерживает постоянную неуспокоенность каждого моего дня.

В 1949 году я приехал в Москву. Через девять лет я вновь оказался в городе, где не только прошла мучительная «одиссея» моих мытарств, но где, совсем тогда еще молодой, наслаждался игрой выдающихся мастеров московской сцены.

Свой приезд в Москву я связывал со вступлением в труппу Малого театра. Встретился я тогда с двумя прекрасными актрисами – В. Н. Рыжовой и Е.Д.Турчаниновой. Варвара Николаевна проходила со мной роль Мити в пьесе «Бедность не порок», а Евдокия Дмитриевна – роль Подхалюзина в пьесе «Свои люди – сочтемся»... Но так случилось, что в этом же году неожиданно встретил в Москве Г. А. Товстоногова, которому предложили руководить Ленинградским театром имени Ленинского комсомола. Он позвал меня с собой, и я уехал в Ленинград. Позже вслед за своим наставником и другом перешел в Большой драматический театр имени Горького. Я благодарен судьбе за то, что она связала меня общей работой и долгой дружбой с замечательным художником, мастером сцены, под руководством которого я сыграл лучшие свои роли.

Оглядываюсь на прожитое и пережитое. В жизни моей было много горького и радостного, трагического и светлого. И, верно, этим и хороша жизнь, и счастье мое, считаю, в том, что многое узнал я не из книг, но через труд, через людей, с которыми общался, дружил и продолжаю дружить до сих пор. Я приобрел немало рабочих профессий, которые в трудные моменты судьбы давали мне хлеб насущный. И когда, уже будучи актером, я встречался – и продолжаю встречаться – с рабочими, наше общение не ограничивалось и не ограничивается разговорами о театре, о моих ролях на сцене и на экране. Мне всегда интересно вникнуть в ту или иную «профессиональную мастерскую» потому, что, чем бы человек ни занимался, его дело всегда требует творческого подхода – так я считаю. И радость в своем труде, по-моему, находят те, кто воспринимает его не просто работой, каждодневным занятием, но творчеством.

Что до театра, то знаю в нем все профессии. Во время войны мы, актеры, были и исполнителями, и монтировщиками декораций, и бутафорами, и я даже «обшил» однажды кукольный спектакль: сделал эскизы костюмов, а затем и сами костюмы. И дело вовсе не в том, что не хватало рабочих, но в той общей заинтересованности, общем волнении, общей ответственности за то, чтобы в результате твой труд принес людям радость. Конечно, сейчас нет нужды в этакой «всеядности» актера. Я про другое: все мы, работники театра – режиссеры, актеры, гримеры, костюмеры, портные, бутафоры и т. д., – абсолютно зависим друг от друга. Актер не. вовремя, позже, чем следует, пришел на примерку – портному остается меньше времени, чтобы сшить костюм для премьеры, он торопится, нервничает. Актер неловко чувствует себя в костюме, не «освоил» его – это отражается на игре. Все в театре взаимосвязано, все требует абсолютной дисциплины, сосредоточенности. Думается, потому и говорят, что театр – искусство коллективное. И пусть меня не упрекнут в том, что, рассказывая о себе, я как бы скользнул в сторону, ушел от темы. Это не так, потому что я не отделяю свою жизнь, свою судьбу в театре от всего, чем театр жив, что происходит в нем – от пошивочной мастерской до сценической площадки.

Вновь хочу обратиться к первым моим годам работы в Тбилисском ТЮЗе, к первым моим актерским поискам, которые хоть и были, наверное, наивными, но без которых – в этом я убежден – не было бы моих сегодняшних более серьезных работ. Играл в ту пору в сказках, причем многократно и в разных сказках, и Бабу Ягу, и всех Иванушек, и пуделя Артемона в «Золотом ключике»... И это было школой выразительности, пластического решения образа.

Помню, как смеялся над тем, что студийцы Станиславского изображают животных, думал, что мне, слава богу, никогда не придется этим заниматься. Отнюдь. Я не только изображал «братьев наших меньших», но и понял, что изучение животных, их повадок, движений, взглядов, неожиданных проявлений их характеров не раз помогало мне на сиене. Мог бы привести в пример работу над ролью Артура Уи в спектакле по брехтовской пьесе «Карьера Артура Уи». Правда, показать зверя в человеческом образе не было моей главной задачей. Мне важнее было показать процесс восхождения Гитлера на фашистский «олимп» и вызвать у зрителя ярую ненависть к самой системе человеконенавистничества. В своей работе я попытался напомнить о том, что победа нашего народа в Великой Отечественной войне не есть конец борьбы с фашизмом, что точно такие же процессы восхождения других артуров, и не только возможны, но и реально происходят в различных местах нашей планеты. В работе же над самой ролью я старался применить мои скромные знания повадок самых свирепых представителей животного мира, да простят они мне этот плагиат. Что касается жанра, то пытался изобразить Артура Уи в остросатирической манере, и тут в полном смысле слова наглядным пособием служили хлесткие рисунки Кукрыниксов военных лет.

В моей жизни, работе большое место занимает литература. Человеку надо как можно раньше начинать читать, потому что именно с чтением хороших, добрых, умных книг начинается духовный рост человеческой личности. Очень, на мой взгляд, важно, чтобы первыми прочитанными юным человеком произведениями были произведения серьезных, достойных авторов. От этого в большой степени зависит, появится ли у него страсть к чтению всего подряд, не задумываясь ни над тем, о чем книга, ни о том, как она написана.

Мне повезло: мое первое знакомство с русской классической литературой началось с Островского. Стал читать его пьесы, проникал в их суть, в суть изображенных этим замечательным драматургом характеров, событий, явлений, даже не думая о том, придется ли мне когда-нибудь играть в пьесах Александра Николаевича.

Затем Пушкин! Это необыкновенно. И навсегда. «Евгений Онегин», «Повести Белкина»... Как написано! Просто, доступно... современно.

С ранней юности и до сегодняшнего дня не расстаюсь с Лермонтовым, Гоголем, Достоевским, Толстым. И не только как читатель. Десять лет я «состоял» на сцене при Достоевском (Рогожин), четырнадцать – при Горьком (Монахов. Бессеменов), пять – при Толстом («Холстомер»).

Вижу неразрывную связь русской классической литературы – от Пушкина до Горького. Я вижу эту связь в развитии, в традициях современной реалистической прозы, в частности в произведениях В. Шукшина, С. Залыгина, В. Белова, Ф. Абрамова, В. Астафьева, В. Тендрякова... Герои произведений этих замечательных писателей так и просятся на сцену. Одно дело – прочитать прекрасное произведение, другое – увидеть полюбившихся героев воочию, во плоти. Для нас же, актеров, встреча с этими героями – просто подарок судьбы.

И когда возникает и дискутируется вопрос о том, нужна ли театру инсценировка, мне прежде всего непонятно, откуда и почему в принципе возник этот вопрос. Для меня лично такого вопроса не существует: перевод на язык театра глубинной реалистической прозы – классика ли это или современность – необходим, как воздух. Разве можно себе представить Художественный театр без «Анны Карениной» или «Воскресения», «Бронепоезда 14-69»?.. Разве можно себе представить МХАТ без Каренина – Н. Хмелева, Вершинина – В. Качалова, Лариосика – М.Яншина?.. А князь Мышкин И. Смоктуновского? Это же просто история нашей театральной культуры, это «высший пилотаж» актерского мастерства! А разве – обращаюсь уже к современной прозе – не блистательной была одна из последних работ Б. А. Бабочкина в «Плотницких рассказах» В. Белова?..

Другое дело – перевод художественных произведений на язык театра. Он не может, не должен исчерпываться написанием диалогов с ремарками типа «входит-выходит», – современному театру необходима пьеса, предлагающая, как конкретно миропонимание писателя можно выразить на сцене. И тому, кто берется за переделку прозы в пьесу, следует всегда помнить об авторе, который, случается, «за давностью лет» не может возразить вольной драматургической версии своего произведения...