Дальнейший ход событий и последующий разговор мне уже были известны.

— Ты все-таки чему-то на литфаке учился? Хотя что ты можешь понимать, пацан!

Редактор был старше меня года на четыре и на три ступеньки выше в звании. Для того возраста и для армии это все же дистанция. Но по молчаливому соглашению при разговоре о стихах она отменялась. Я безоговорочно признавал авторитет редактора во всех газетных делах. Он, правда, с некоторыми оговорками — мой авторитет в литературных вопросах.

Когда я рассказал редактору о Юре Уткине и прочитал на память несколько стихотворений, он обрадовался:

— Слушай-ка, это ж талант! Вот уже у нас второй дивизионный поэт. (Первым считался фельдшер Толя Афанасьев.)

— Почему же второй? — искренне удивился я. — А ты?

— Слушай-ка, — моментально побагровел редактор, — если ты там учился и не доучился на каком-то литфаке, то воображаешь, что можешь издеваться над своим непосредственным начальником, который к тому же значительна старше тебя по званию?..

Как это бывает с людьми вспыльчивыми, но справедливыми, редактор быстро отходил, легко забывал обиды, особенно мнимые.

— Слушай-ка, а может, его в роту связи перетащить, чтобы поближе был? Ты с него глаз не спускай.

Но я и не собирался спускать глаз с Юры. И даже не потому, что таков был приказ моего непосредственного начальника, а просто Юра мне нравился по-человечески и нравились его стихи. Только совсем недолгой была наша дружба, и оборвалась она по-фронтовому трагично.

Мы форсировали Сан и вступили в залитый солнцем белый городок Санок. Немцы не оказывали серьезного сопротивления, н четвертое августа 1944 года могло стать одним из нечастых на войне светлых дней. На руке у Юры висела где-то им найденная новая немецкая шинель.

— Договорился с паном портным. Обещает за три часа галифе сварганить. К лицу ли воину Красной Армии в драных портках ходить!

— Лицо здесь ни при чем, — отшутился я. Нам было беспричинно весело. Н мы не ждали худа. Пусть пан портной шьет Юре необъятные галифе.

Но случилось неожиданное. Неожиданное не только для нас, но и для командования. Группировка немцев, окруженная где-то в нашем тылу, вырвалась из кольца. И на дорогу, по которой только что прошла наша пехота, наши обозы, машины с медсанбатскими девчатами, вскарабкавшимися на тюки и сложенные палатки, на дорогу, по которой тяжеловесные битюги с мохнатыми лодыжками и остриженными хвостами тащили гофрированные печи полевой хлебопекарни, скатились с гор немецкие танки, бронетранспортеры. И замелькали, замелькали отполированные гусеничные траки, ударили — да в упор! — немецкие пушки.

На следующий день я снова шел по этой дороге. Разбитые грузовики, раздавленные подводы, клочья палаточного брезента, расщепленные доски, колеса со сломанными спицами. И на всем темно-бурые пятна.

Тело Юры Уткина я не нашел.

Двадцать лет — немалый срок. Я тщетно пытаюсь вспомнить стихи, которые мне читал Юра. Он их не записывал, и я не записывал. Осталась лишь память о человеке и память о стихах. Для меня имя Юры Уткина стоит в том же ряду, что имена Семена Гудзенко, Павла Когана, Николая Майорова, Михаила Кульчицкого... А может быть, он бы и не стал поэтом. Как знать! Но для меня и для тех солдат, что тогда сидели в землянке, он был поэтом. И ему принадлежит особое место в нашем сознании, в нашей памяти.

На моем столе все выше поднимается стопка книг разного формата, разных изданий, с несхожими переплетами. Вот в глянцевитых корочках: «А. Кранский. Улыбки солнца». Над фамилией полукругом: «Библиотека пролеткульта». Внизу: «Петербург. 1919».

А рядом пунцовый картон: «Имена на поверке» — кборник, изданный «Молодой гвардией» в 1963 году.

Возле книжной стопки — папка с вырезками, письмами, блокнотами, копиями документов.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.