«Он не вернулся.

Мне в живых

считаться, числиться по спискам».

Часами он мог повторять одну я ту же строчку. То переставляя слова, то меняя ударение иди интонацию. Это было похоже на заклинания. И кто-нибудь, не выдерживая, кричал: — Юрка, кончай шаманить! Но связистам нравилось, что с ними вместе живет в землянке такой же, как они, солдат, таскает опостылевшую катушку, ползает вдоль провода в поисках порыва, дежурит, задремывая с телефонной трубкой. Такой же, а вот чем-то и не такой. Наделенный даром стихосложения.

И когда он, сдвинув на затылок замусоленную пилотку, произносит: «Братцы, слушай...» — треп стихает и мрачноватый отделенный отрывисто цыкает на не успевших сразу замолчать: «Прекратить разговорчики!»

Однажды в такую именно минуту я попал в землянку связистов. И сразу понял, что присутствую при чем-то торжественном и не совсем обычном, понял прежде всего по сосредоточенному и отрешенному выражению солдатских лиц. Так слушают только музыку и стихи.

Я быстро подружился с Юрой Уткиным. С ним, неунывающим, доброжелательным, нетрудно было сойтись. Его толстые, чуть вывернутые губы расплывались в улыбке навстречу каждому.

Обычно мы вместе топали на марше. Юра то в дело хватал меня за рукав:

— А вот это помнишь?

Или иногда тут же, приноровившись к шагу, импровизировал. Если строчка или четверостишие удавались, он повторял их несколько раз, чтобы потом прочитать ребятам. Блокнотов не вел, записей не признавал.

— После войны приеду домой, запрусь на неделю, все перепишу. И пожалуйста — полное собрание сочинений Юрия Уткина... Мне без имени никак нельзя, с другим Уткиным спутают...

Когда я вспоминаю свои студенческие и военные годы, то вижу: молодость моя и многих моих сверстников повита стихами. На литературном факультете Института истории, философии и литературы, пожалуй, поэтов было больше, чем непоэтов. И если очередной выступающий на собрании или митинге начинал говорить стихами, это нисколько никого не удивляло.

Помню митинг в битком набитой пятнадцатой аудитории ИФЛИ — началась финская война. На кафедру, с которой древние профессора читали лекции о древних литературах, легко вскочил гибкий, тонкий юноша в потертом синем пиджаке, бледный, густобровый, большеглазый. Расстегнут не знавший галстука ворот рубахи, смолистая прядь падает на крутой лоб. Юноша читает стихи, читает громко, напористо. Так, что каждое слово доносится до последних, круто вздымавшихся к потолку рядов.

То были стихи о Родине, о великом будущем, ожидавшем ее. Они напечатаны лишь в 1963 году. Но есть в них строчка — ее еще с той поры запомнил каждый. Она, словно пароль при встрече бывших студентов ИФЛИ:

...Но мы еще умрем в боях...

С мужественной гордостью и силой бросил ее в затихший зал Павел Коган.

В словах этих не было ни тени жертвенности или нотки обреченности. Было предощущение жестокости предстоящих боев, тяжести, которая выпадает на долю народа.

Прошло совсем немного времени, и от Михаила Луконина, вернувшегося с финской, мы узнали, как на Петрозаводском направлении погибли студенты Литературного института — русский поэт Николай Отрада и украинский Арон Копштейн. Белофинны окружили взвод и потребовали: «Сдавайтесь!» Николай крикнул: «Москвичи не сдаются!» Взвод прорвался. Но Отрада остался на снегу. Тогда Копштейн схватил волокушу и пополз за телом друга. Снайперская пуля обожгла плечо, но он продолжал ползти. Вторая пуля попала в голову... Весть о гибели Отрады и Копштейна принес комсорг батальона Платон Воронько.

Пройдет еще год с небольшим, и студенты ИФЛИ, будущие поэты и прозаики, критики и переводчики, сгрудятся вокруг стола все в тон же пятнадцатой аудитории. Здесь записывают добровольцев начавшейся несколько часов тому назад Великой Отечественной войны.

Война разбросала ифлийских поэтов по своим растянувшимся через всю страну фронтам. Где-то на Севере — Сергей Наровчатов, а на Черноморском побережье — Павел Коган. Здесь, под Новороссийском, он и погибнет, возглавляя разведгруппу.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.