Страницы жизни Трубникова

– У меня другие есть, – сказал Трубников.

– По нашим местам резиновые сапоги нужны. – Она поглядела на его грязные ступни:

–У вас ножки маленькие, думаю, мои сгодятся.

– Юбку испачкали, – сказал Трубников.

– Не беда.

Она достала с печи цинковую шайку, опорожнила туда полведра, унесла шайку в горницу, а когда вернулась, от воды шел теплый пар.

– Помойте ноги. – Она протянула ему обмылок, мочалку и вышла.

С трудом задрав узкие военные брюки, Трубников стал намыливать ноги. Обмылок то и дело выскальзывал из коротких пальцев, Трубников нашаривал его на дне шайки, и снова принимался втирать скользкий, немылкий круглыш в кожу, и снова упускал. За весь год домашней жизни после госпиталя не ощущал он так своей беспомощности, как за один сегодняшний вечер. Странно, уезжая сюда, он меньше всего думал о таких вот трудных для него мелочах: как есть, как пить, как мыться, как разуваться и обуваться? А еще бриться, баня... Может, потому, что он рассчитывал поселиться у Семена, ему не приходило в голову, как непросто существование калеки...

Вошла Надежда Петровна в коротком старом платьице, волосы повязаны косынкой.

– Давай-ка сюда! – Забрала у него мочалку, поймала скользнувший из пальцев обмылок и заработала так, что вода в шайке враз вспенилась.

Трубников покорился, но ему было здорово не по себе. Мало того, что ему моет ноги незнакомая женщина, ему трудно было принимать эту услугу именно от Надежды Петровны. Короткое платье, задравшись, открыло ее смуглые колени, к ним поминутно склонялась грудь, видная в пазухе нежной тенью раздела; эта сильная до грубости женственность мучительно мешала ему смириться с ее опекой.

Она насухо вытерла ему ноги суровым полотенцем, слила мыльно-желтую воду в поганое ведро.

– На пол не ступайте, а половики чистые, – сказала она. – В самоваре еще горячая вода осталась, снимайте гимнастерку, я вам солью.

– Я так лягу, на лавках...

– Нельзя гостю на лавках. – Она откинула локтем выпавшую из-под косынки на лоб прядь. – Эх, Егор Афанасьич, я в партизанах вашего брата по-всякому видела.

– Мы не в госпитале, и вы не медсестра.

– Я за все была: и кулеш варила, и бинты меняла, и горшки подкладывала.

– Знаете, Надежда Петровна, – сухо сказал Трубников. – Я, может, и полчеловека, а все-таки мужик.

– Да, вы первый цельный человек, какого я тут видела! Я еще утром, в коровнике, сразу поняла... Я ведь дожидалась вас на крыльце, Егор Афанасьевич, – добавила она тихо. – Чуяла, что придете.

В странном смятении слушал ее Трубников. Она будто признавалась ему, а он не верил, да и не мог верить, что это правда. Красивая, цветущая женщина – и обрубок, калека...