Станция «война»

Писали мы не в тетрадях (тетрадей негде было купить), а кто на чем, была бы лишь бумага, линованная или чистая, все равно: на бланках, на сшитых листках, на оберточной, на оборотной стороне афиш или просто на листочках из конторских книг.

Мелом очень дорожили. Не было мела, и заменить его было нечем. Иногда целыми неделями доска оставалась чистой: нечем было писать. Настоящие чернила тоже были редкостью. Поэтому искали чернильные карандаши, расщепляли их, и грифель разводили в воде. Получались хорошие лиловые чернила, похожие на довоенные. Только просыхали они очень медленно.

Впрочем, иногда нам выдавали тетради и карандаши, а также и стальные перья, по надобности, по необходимости, минимум, и мы их очень берегли.

Если у кого-нибудь сломается перышко, помочь ему было трудно. Запасных перьев не было. А вот ручка сломается – не беда: перышко можно вставить в камышинку или крепко привязать простыми нитками к тонко оструганной палочке.

Берестов писал мелкими буквами для экономии бумаги камышовой ручкой стихи тех лет:

В извечной смене поколений

Судьбой гордиться мы должны.

Мы современники сражений

Дотоль неслыханной войны.

Тетрадочку со стихами он взял с собой в больницу, куда попал в середине года, потому что у него началась подагра от недоедания.

Однажды к нам в класс пришел новичок.

– Давно я не был в школе, – сказал он. поеживаясь.

Звали его Зяблов. Он пристал к воинской части, отходящей на новый рубеж. Проделал с ней многокилометровый переход, пока его через несколько месяцев не отправили в тыл эшелоном.

Месяц он ехал в теплушке, питался на продпунктах, как солдат, и, наконец, добрался до нашей школы.

В городе он разыскал свою дальнюю родственницу, которая приняла его как родного сына, одела, как могла.

В нашем классе были дети отовсюду. Кто из Москвы, кто из Ленинграда, кто из Грозного, из Киева... Из великих и малых городов, к стенам которых подступила война.

Как-то мы пошли в кино. Смотрели картину «Подкидыш». А там Москва довоенная на экране. Лена Прохорова вскрикнула, когда увидела улицу Горького, а потом заплакала и не могла смотреть на экран.

– Ой, мальчики! – сказала она. – Как я по Москве соскучилась!

Сестры Лихачевы ее утешали и успокаивали, потому что они были из Ленинграда. А про Ленинград тогда фильмов не показывали.

Зяблов досмотрел картину до конца и поежился. А потом, когда мы вышли из зала, стал рассказывать про отступление. Как он вышел из леса, увидел наших солдат и побежал к ним. И как в эшелоне печку топили щепками от разрушенной бомбой сторожки. А поезд шел медленно, и можно было спрыгнуть на землю и бежать рядом с вагоном, чтобы ноги размялись, а потом тебя втащат за руки в теплушку.