Спасение Родины

— В синагогу, конечно, я не хожу, потому что во всю эту религиозную чепуху не верю, но по национальности — да, я еврей.

Майер схватился за голову. Ему показалось, что череп его сейчас разлетится вдребезги от дикого вихря этих непрошенно ворвавшихся мыслей.

НА ближайшем свиданьи Майер подробно начал было рассказывать господину фон-Либке о перенесенной им болезни, но тот слушал безучастно, нетерпеливо, морщась.

— Да, бывают, стало-быть, евреи и евреи, оборвал Майер, невольно задумываясь. — Совершенно разные, выходит, евреи...

Директор словно взбесился. Вскочил и обозвал Майера предателем родины. Вильгельм невольно с'ежился, почувствовав себя опять новобранцем в казарме перед разбушевавшимся капитаном.

— Я приказываю тебе точно исполнять мои приказания, болван, безо всяких рассуждений. Как ты смеешь рассуждать, идиот! Понял?

Майер стоял, опешив, словно собака, которую окатили из помойного ведра. Разве настоящие немцы, братья-близнецы, так разговаривают?.. И как это удивительно быстро превратился он в болвана? А ведь совсем еще недавно господин капитан сам же напирал на его толковость, когда он отказывался-было от взваленного поручения, боясь провалить дело из-за неуменья.

А теперь выходит, что болван, и даже размышлять запрещено раз навсегда... Но сомнения длились лишь миг.

Он, Вильгельм Майер, должен быть преданнейшим членом своей фашистской партии.

В феврале Вильгельма Майера приняли, наконец, в коммунистическую партию. И он был странно удивлен непонятным и неожиданным ощущением. Враги-коммунисты показались ему гораздо ближе и роднее, нежели сотоварищи — члены его Германско-Народной партии, кутилы студенты и чванные старички, разговаривавшие с ним с напускною, деланной любезностью. Правда, здесь эти рабочие ребята были подчас очень грубы. Часто, к примеру, обзывали его ослом. Но, все это получалось у них как-то этак особенно, любя, и Майер определенно чувствовал, что все они на одних дрожжах замешены, и что тут уже, действительно, люди братья - близненцы.

Он нарочно старался показать себя деятельным членом коммунистической партии, всегда готовым выполнить любую работу.

Скоро его новые товарищи стали говорить про него: «ну, это сделает наш Вильгельм» или «обязательно надо прихватить с собой и Вильгельма». Не жалея рук и пачкаясь клейстером, он усердно расклеивал по городу их воззвания и временами с досадой ловил себя на весьма грешной мысли, что пожалуй написанное в этих воззваниях — действительно чистейшая правда.

* * *

Господин фон-Либке все чаще стал выражать недовольство работой своего шпиона. Майер не доставлял никаких важных сведений.

— Должно-быть, вы здорово боитесь их, мой милейший а? — надсмехался господин капитан.

Майера это взорвало.

— Еще на войне я сумел доказать, господин капитан, что страха уж за мной-то во всяком случае не водилось. — И он язвительно подчеркнул это «уж за мной-то». В самом деле, что за наглость: его упрекают в трусости, и кто же, капитан фон-Либке. И вспомнился Майеру такой случай в окопах. Шрапнель, свистя, рвала воздух. Капитан фон-Либке забился в самую глубь окопного убежища и неистово орал оттуда на солдат: — Наружу, трусы... — пока один из солдат не срезал: — вылезай-ка сам вместе с нами, трусливый тюфяк.

И теперь он же упрекает его, Майера, в трусости.

— Не сердись, дружище, — ласково с'ехал фон-Либке, — я пошутил. Но, ведь ты сам же отлично понимаешь, что спасенье родины заключается в уничтожении заклятых врагов народа — коммунистов. На днях в нашем комитете стоял вопрос о необходимости поддержать твою героическую работу с материальной стороны. Мне поручено предложить ..тебе попрежнему получать от меня в знак признательности родины твой прежний оклад содержания. Кроме того, комитет согласен будет оплачивать каждое твое важное донесение особо.

Фон-Либке достал, из бумажника несколько хрустящих бумажных кредиток и положил их перед Майером на стол. Но Майер сидел немым истуканом и не сделал ни малейшего движения.