– Я ж говорю, его приятеля.. Взял прокатиться, а тут, как на грех, автоинспекция. Прав-то у него нет. Ну, и забрали мотоцикл.

– Так, стало быть, он не угонял? . – У приятеля он не угонял. А вот из милицейского гаража угнал. Понимаете, ведь он просил приятеля дать на полчаса...

– Извините, он решил во что бы то ни стало сдержать слово?

– Ну, не знаю... – Мать засмеялась сквозь слезы. – Прошло, пожалуй, часа три.

Панфиловский энергично кивнул и пошел своим путем. Ему было весело, и он как бы стеснялся неуместной этой веселости. А в милиции встретил его следователь, старый знакомый, тоже заводчанин. Иван Никитович в двух словах объяснил, что работает мастером в училище и пришел по делу своего воспитанника.

– Больно уж хвалишь мальчишку, – заметил следователь. – Защищаешь честь мундира?

– Думай что хочешь, но насчет Саши все верно. – И вполне доверительным тоном, как бы сообщая тайну, сказал: – Толковые они ребята. Начальник первого мартена говорит: весь выпуск возьму к себе, пусть приходят.

– Федор Александрович? – заулыбался следователь. – Тот зря не скажет. – Помолчал, вздохнул: – Ремесло они, может, и знают. А в жизни ничего еще не смыслят.

– Не смыслят, – согласился Иван Никитович. – Вот потому-то я их и защищаю.

О Ванюше Панфиловском, пожалуй, нельзя было сказать, что в жизни он ничего не смыслит. Нельзя такое сказать о мальчике, пережившем оккупацию, голод и холод войны, разлуку с родными сестрами, которых оккупанты угнали в Германию. О мальчике, который учился в деревенской школе военной поры – при свете коптилки, держа в обмороженных пальцах карандаш, писал первые в своей жизни буквы на обрывках старых газет. И все эти годы, пока учился в школе, помогал старшим пахать, сеять и убирать хлеб. В четырнадцать лет, как заправский крестьянин, носил на спине мешки с зерном, осыпал семена в ящики сеялки, стоял на копнителе, лопатил зерно.

После семилетки решал: что дальше? Не учебное заведение выбирал, как это зачастую делают теперь, а думал, какое ремесло приобрести, чтобы поскорее стать помощником матери. Сестры, Надя и Маруся, вернувшись из Германии, жили на Урале, работали строителями. Они-то и позвали брата, послали денег на дорогу. Мать сняла со старой своей шубенки байковый подклад, сшила сыну брюки, принесла починенные сельским мастером ботинки и сказала:

– Ну вот, пожалуй, можно ехать. Как заработаешь денег, купи, сынок, валенки. И... держись, сынок, держись.

И он держался, потому что понимал: надо работать, стараться – и не пропадешь. С той поры помнит он, как жалел – нет, не себя, а молодых своих сестер, сверстников, кто послабее был, кто вовсе сиротой остался с войны. А он что, он не был сиротой, у него была мама, были сестры. И то давнее уже чувство странно, свежо волновало его теперь, когда сам он учил мальчишек главному в жизни: труду учил, как мог, и жалел: ведь среди его питомцев тоже были полусироты, ведь не только война приносит в семьи сиротство.

Ивану Никитовичу пришла как-то смутившая его мысль: как, в сущности, мало бываем мы с нашими воспитанниками! Ну, не то чтобы мало: весь учебный день да еще вечер, случается, прихватишь – в общежитии у ребят побываешь. Дело не в том, что мало бываем, а в том, что и воспитатели и сами ребята недостаточно заняты общим делом, которое захватывало бы всех без исключения.

В тридцать седьмом училище, конечно, много делается, чтобы насытить жизнь ребят интересными событиями, общением с бывалыми людьми. Есть прочное содружество школы, училища, заводской бригады. Будущие металлурги шефствуют над школьниками, зовут в свое училище, слушают вместе рассказы сталеваров, прокатчиков и доменщиков; рабочие завода охотно откликаются на такие просьбы, понимая, что сегодняшние мальчики – завтрашняя их смена. А родители ребят – их приглашают и в училище и в цеха – хорошо Представляют будущую работу своих сыновей. В училище интересно работает клуб «Патриот», есть свой тир, музей боевой и трудовой славы, стрелковая, парашютная, водноспортивная секции. Вот уж где захватывает ребят общий азарт!

И Панфиловский мечтал о том, чтобы и на практику в цех шли они с таким же азартом, чтобы и тут их объединяло что-то такое, что объединяет на футбольном поле. В горячих мыслях казалось Ивану Никитовичу, что в его пору ребята умели ценить романтику сталеварской профессии. Впрочем, может быть, тут говорила уже его зрелость, кое-что приукрашивающая в той давней поре.

С практикой между тем не все было хорошо. Небольшая, в сущности, группа будущих сталеплавильщиков разбивалась на три и отправлялась в три разных цеха. Мастер, конечно, идет с одной группой. Как там остальные работают, ему неведомо. Могут постесняться и не спросить, когда что-то им непонятно, а то и просто лодыря понять. А у сталевара и его подручных работа горячая, да и люди это разные, не каждый сумеет быть внимательным. Но главное в том, что они не вместе переживают эти действительно волнующие и нелегкие часы у мартена. А иной руководитель цеха рассуждает: чем меньше практикантов, тем меньше забот. Говорить с ним – дело непростое.

Но ведь есть Федор Александрович Алым, начальник первого мартена! Когда в 1954 году Ваня Панфиловский стал работать во втором мартеновском (первый только строился), начальником смены был у них молодой еще Алым.

– Хлопот вы мне добавите, – сказал Федор Александрович, – но приходите.

– Спасибо, Федор Александрович. Если бы вы еще распорядились насчет шкафчиков в душевой – ну, помыться, сменить одежду...

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.