Сколько весит капля

Деревня коммуны «Коммунистический маяк» уходит за спиной в голубизну.

Степной дорогой тарахтим мы на тачанке, приближаясь к тракторному острову.

Десять лет назад сюда пришел первый трактор. На молодого парня в тропическом шлеме сбежались смотреть из коммуны: парнишки больше следили за его руками, девчата - за глазами.

Парню отчеркнули квадрат за околицей коммуны. В этом квадрате было и старое помещичье кладбище. Камни и железо решеток отсюда убрали. Трактор двинулся запахивать могилы бывших владельцев - овечьих королей - под пшеницу.

Плуг резанул землю. Оцепенелая толпа рванулась вслед и пошла, словно в трансе, глядя на ту точку, где, вспыхивая пылью, волной подымался дерн и падал на травяную спину сырым каштановым брюхом к небу.

Люди шли, серьезно глядя в землю, как за катафалком на больших похоронах. Так могло бы показаться зрителю со стороны. Впрочем, здесь тоже были похороны. Трактор хоронил старую, медлительную, ручную работу.

Тракторист ехал, сердито оглядываясь. Наконец он остановил машину и крикнул председателю коммуны:

- Батько, прогони людей. Борозду затаптывают. Зря пашу.

Но «батько» был спокойный и ясный. Он подошел к нервному парню и сказал, чтоб не слыхали люди:

- Паши дальше. Не землю пашешь - мозги им пашешь.

Это было десять лет тому назад. Сейчас парня уже не было в коммуне. Он руководит одной из крупнейших на земном шаре птичьих фабрик.

Дорога виляла.

На горизонте плыли три трактора. На них, черные и молчаливые, качались те, которые десять лет назад прибежали без порток смотреть на фордзон.

Ну, и далеко же до табора, поставленного на самый горизонт, так, что небо в колесные спицы вагончиков просвечивает! Сначала вагончик был ростом с воробья, потом стал с кролика, сейчас уже с теленка. Уже слышен звяк металла: то тракторист возится, прилаживая к своей остановившейся машине только что привезенную из МТС деталь.

Бригадир - немец Адам. Человек двух жизней. Посмотрели бы, какая у «его мекленбургская чистота в комнате! Какие занавески и белизна стен! А здесь, в степи, он такой же «мореход», как и прочие.

- Ты посмотри, какая у нас экономия на лигроине, какая нагрузка на машины! Мы по МТС первые! Красное знамя наше - непошатнувшееся.

Но уверенности нет в его голосе. Мы с ним словно играем в карты. Я подсовываю позорные двойки, он кроет козырными тузами. И покрыть не может. Действительно, не вяжется с красным знаменем, расплескавшимся в полынном воздухе, эта вязкая тропосфера вагона.

И действительно, нужен рукомойник. А еще бы лучше - душ, чтобы не заваливались люди спать, покрытые клеем полевой пыли и пота. И не брали хлеб черноземно-автоловыми руками. Бригадир тянет меня к машинам, к бочкам. Ему не очень хочется идти со мной в вагон.

Вероятно тысячи таких вагонов на тракторных становищах. Безличие и безразличие общего барака. На незанятых нарах мятое рядно, пахучие усталые тюфяки. Койки общие. Балалайка тоже вероятно общая. Как артельная «мамка» у таежных золотоискателей. Кто умеет играть, тот и берет.

Гармония конечно лучше. Но чтобы иметь гармонию, надо о ней помнить, надо ее хотеть, добиваться. А тут трудооборот простой - тракторное седло, тарелка борща, койка. Потому и книги на столике такие запыленные, скучные, давно прочитанные и забытые...