Что же он завещал?

Надо ли оговаривать, что и на эти вопросы нельзя ответить совсем уж кратко: тут будут схема и «голый тезис» – не очень любимые Герценом и его друзьями.

Но что делать?

При мысли о Герцене, при образе его задорно-молодого (с баками) или солидно-бородатого проницательного лица, при виде его книги, словом, при любом упоминании, напоминании о нем первое, что приходит в голову, – слово «разум».

Так и тянет написать Разум с большой буквы: тот Разум, который воспел поэт (не публицист, не философ!) Пушкин; тот Разум, который не отменяет любви и всякого бодрого чувства, а дружит с ними.

Для Герцена разум не рассудок, не догма; он «алгебра революции» (сказано о диалектике Гегеля!) и свет во тьме тупости и обскурантизма, он жив, приязнен ко всему живому и справедливому, и он одушевлен той «влагой» и теплотой; он живо противостоит всему косному, будь то старые свадебные обряды или очередное распоряжение оловянного Николая; он идет навстречу свободе и высшей морали.

Конечно, не одним разумом бодр этот мир; мало того, мир и во времена Герцена, и до, и впоследствии не очень даже и считался-то с законами высшего разума, о чем столь мощно и мрачно напомнил, возвестил Достоевский – сородич Герцена, современник, антагонист; так что же?

Какой же счет Мы предъявим Герцену за «наивность» его колоссального, синтетического разума?

Герцену – этому революционеру уж слишком старого для нас XIX века, этому материалисту (философскому «реалисту»!) по убеждениям, идеалисту по духу, рационалисту «прекраснодушных» сороковых и менее прекраснодушных поздних лет, – мечтателю о великом, высоком, разумном – вещах, высмеиваемых во многих жестких философских школах, «обобщающих» опыты грозного XX века, вещах, разъединяемых ими между собой – ополчаемых друг на друга: разум против любви, абстрактная «любовь» – против красоты мира и разума?

И все вместе – угнетаемые стандартом, военной индустрией, «массовым искусством», дымом Майданека и Сантьяго, империалистическим уродством и бесконечными «темными безднами»?

Герцен не знал, что так будет; но раскройте его пылающие, живые страницы – и вы увидите: да, он не знал, но он – с его умом, гением, – он в душе предвидел, предчувствовал; понимал, что может – и так...

«Иной раз мне казалось, что, беспрерывно растравляя свои раны, они в этой боли находят какое-то жгучее наслаждение, что это взаимное разъеданье сделалось им необходимо, как водка или пикули. Но, по несчастью, организм у обоих начал явно уставать, они быстро неслись в дом умалишенных или в могилу...»

Так написать о людях мог только человек, хорошо знающий о тех «безднах», о которых предупреждал Достоевский.

Мы часто упрощаем великих мира сего; вот, мол, у Герцена разум: уперся на этом.

На самом деле многие из них, великих, прекрасно понимают и все, кроме того, на чем они уперлись; и все-таки...

И все-таки остаются на своем.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.