Шпага, равных не имеющая

Через пять дней после принятия Суворовым на себя командования войсками подготовка к штурму была закончена. 7 декабря генерал-аншеф послал сераскиру письмо Потемкина, предлагавшего сдать крепость во избежание напрасного кровопролития. К длинному письму светлейшего присовокупил свою записку: «Сераскиру, старшинам и всему обществу. Я с войсками сюда прибыл. Двадцать четыре часа на размышление – воля, первый мой выстрел – уже неволя; штурм – смерть. Что оставляю на ваше рассмотрение».

Паша, принимавший пакет из рук русского офицера, сказал:

– Скорее Дунай остановится в своем течении и небо упадет на землю, чем сдастся Измаил.

Сераскир оказался хитрее, попросил десять дней отсрочки, чтобы снестись с визирем. Суворов был непоколебим: «Штурмовать и немедля». И все же самолично решать не хотел, утром 9 декабря собрал в своей палатке на военный совет генералов и бригадиров. Начал говорить необычно для себя тихо, ясно выговаривая каждое слово:

– Дважды стояли русские перед Измаилом. Дважды отступали от него. В третий раз более нам ничего не осталось, как взять крепость или умереть. Крепость сильная, гарнизон ее – армия; но силе русского оружия ничто противостоять не должно. Тем паче, за свою землю драться предстоит.

Он сделал несколько шагов, расстегнул тутой ворот, посмотрел в упор на широкого в плечах, плотного генерала. Как ни в ком другом, видел в нем Суворов будущую замену себе, надежду русской армии. Знал его еще по Астраханскому полку, где Голенищев-Кутузов командовал ротой, в глаза не хвалил, но превозносил всегда за честность и старание, смелость мысли и душевную мягкость. В заключение ткнул пальцем в чистый лист бумаги на столе:

– Пусть каждый подаст свой голос, сообразуясь лишь с богом и совестью, быть ли штурму.

И вышел.

Как младший по чину первым поднялся с места Матвей Платов. Тряхнул черными кудрями, едва не задевая головой крыши палатки, взял перо, начеркал на листе: «Штурмовать».

Иных мнений среди членов военного совета не было.

По диспозиции Суворова атаковать крепость предполагалось одновременно тремя группами: под началом Павла Потемкина – с запада, Александра Самойлова – с востока, с юга – силами десанта флотилии Иосифа де Рибаса, Начав штурм, не прекращать его до полного взятия крепости. Христиан, безоружных, женщин и детей не трогать.

В ночь перед штурмом в лагере никто не спал: велико было волнение людей, многим из которых предстояло завтра пасть в бою. Суворов обходил биваки, напоминал о былых победах, обласкивал словом ветеранов, которых помнил по Кинбурну и Фокшанам. Из разных мест земли Российской пришли сюда, на Дунай, эти люди: воронежские гусары, белорусские егеря, херсонские и днепровские гренадеры, запорожские казаки, лифляндские стрелки. У одного из костров остановился Суворов, ткнул рукой в кучу заготовленного хвороста.

– Все жгите, братцы, победим – ночевать будем в Измаиле либо останемся все под стенами.

Он тоже не заснул в ту ночь, просидел на жестком походном табурете, опершись локтями на стол с догоравшей свечой. В три часа пополуночи кликнул дежурного офицера, кивнул: «Пора». И, накинув плащ, вышел на улицу. Вспомнил, что так и не прочитал письмо австрийского императора Леопольда, полученное накануне. Хотел было вскрыть конверт, но раздумал: «Не до того».

Серый сырой туман накрыл плотной шапкой лагерь – ни звука. Но вот взметнулась, пронизывая мглу, ракета, выхватившая из темноты на мгновение далекие силуэты бастионов Измаила. Это был сигнал войскам занять исходные позиции. Через два с половиной часа, когда еще не растаял туманный сумрак ночи, первые отряды охотников и саперов приблизились к крепости и были встречены шквальным огнем.

Штурм начался.

Впервые генерал-аншеф уступил своему правилу – идти впереди атакующих колонн. Сырость разбередила болью раны. Остался на кургане против северной стороны крепости, откуда хорошо видны были восточные и западные бастионы, чтобы цепко держать нити управления войсками, одним видом своим отвлекал на себя немалые силы турок. Сам сераскир ожидал удара здесь, до последнего часа берег резерв. Просчитался.

Трудно давалась эта победа, труднее, чем любая иная. Замешкались фанагорийцы перед каменным редутом Табия, обошли его, перелезли через палисад, кинулись на дунайские батареи, захватили несколько пушек. Тут напали на них из-за редута турки, по трое на каждого нашего, зло, стремительно, себя не жалея, лезли на штыки, иных доставали ятаганами. Ранен был генерал-майор Львов, не .уберегся и сменивший его князь Лобанов-Ростовский. Но не сробел давний любимец генерал-аншефа полковник Золотухин, собрал вокруг себя фанагорийцев и алшеронпев, ударил на янычар яростно, без огня, одним холодным оружием, отбросил за редут и повел колонны к Бросским воротам – ключу всей крепости.

Страшной ценой заплатил за взятие бастиона отряд Кутузова. Сам кавалер шел впереди батальонов, будто поручик, с саблей в руках. Гренадеры преодолели ров, оставив множество товарищей своих на дне его, под губительным огнем полезли на вал. Перевалили и его, устремились на бастионы. Но новые отряды янычар с диким криком «алла!» выбежали изкрепости, смяли передовые ряды гренадеров, оттеснили колонну к валу. Вновь повел Кутузов батальоны в атаку. И вновь отошел под натиском врага. На глазах Кутузова убит бригадир Рибопьер, зять генерал-майора, убито и ранено большинство офицеров. Первый раз за все время, что знал Суворов Кутузова, тот дрогнул, донес командующему, что наступать далее не может. Тогда Суворов велел передать генерал-майору, что назначает его комендантом крепости и уже отправил курьера в Петербург с депешей о покорении Измаила.

Слова Суворова подействовали. Взяв из резерва Херсонский полк, Кутузов третий раз атаковал бастион. И взял его. Было мгновение, когда русские ряды дрогнули. Тогда пробился вперед своих священник Полоцкого полка и повел за собой солдат. Шел в окровавленной рясе, кричал: «Умрем за веру свою и землю русскую!» И опрокинули турок, взяли бастион. После штурма уже Суворов говорил близким ему генералам: «Кутузов находился на левом фланге, но был моей правой рукой».