Шпага, равных не имеющая

Был еще момент, когда победа висела на волоске, и решил дело знаменитый суворовский натиск, неустрашимость русского солдата, смерть поражению предпочитающего. Сошлись в кровавой сече у Бендерских ворот казаки Орлова и янычары, но не устояли пики против тяжелых ятаганов, перерубавших их как щепки, гибли казаки во множестве. А тут еще смяли турки колонну генерал-майора Без-бородко, потеснили ее вниз, ко рву. Сам генерал был ранен в руку, заплакал от обиды, сдавая командование Матвею Платову. Суворов послал к Бендерским воротам свой резерв, велел Кутузову, уже закрепившемуся на бастионе, помочь Платову. Неудержимым был натиск подкрепленных колонн, впереди которых, сокрушая врага страшными ударами палаша, шел Платов. Скоро в соединение с Золотухиным и Кутузовым вошли отряды де Рибаса, атаковавшие Измаил с речной стороны. Бой перешел в город. Турки отчаянно отстаивали каждый дом. Но судьба крепости была решена. Погиб в сече и сам Магмет Айдозле, два часа отбивавшийся от фанагорийцев в каменном хане близ Хотинских ворот. Через пять часов после начала штурма была одержана полная победа, как писалось в реляции, – «совершенная поверхность». Двадцать шесть тысяч турок и татар погибли в сражении, остальные попали в плен. Русские потеряли под Измаилом около 10 тысяч.

«Век не увижу такого дела, – писал на второй день жене Кутузов. – Волосы дыбом становятся. Страшный город в наших руках...» Сам Суворов отмечал в письме Потемкину: «Нет крепчей крепости, ни отчаяннее обороны»... И в рапорте в Петер-бурт: «Невозможно превознесть довольно похвалою мужество, твердость и храбрость всех чинов и всех войск, в сем деле подвизавшихся...»

История не знает прецедентов, подобных измаильскому. Суворов совершил в буквальном смысле переворот в военном деле того времени, все правила которого предписывали овладевать крепостями с помощью длительной осады или упорной инженерной атаки, Суворов берет крепость с ходу артиллерией и открытой атакой. В этом была его полководческая гениальность, до высшего своего предела доведенные теория и практика боя – стремительного, беспощадного, всегда победного, суворовского боя. Именно после Измаила Европа и Россия увидели и ощутили в шестидесятилетнем полководце «шпагу, не имеющую равных».

А впереди еще ждали генерал-аншефа десять лет походов: Брешия и Адда, Тидон и Треббия, Нови и Мантуя. Впереди был еще великий Альпийский переход, изумивший Европу мужеством русских и волею их военачальника. И каждой из этих побед суждено было блистать в мировой военной истории совершенством полководческой мысли. Ей была обязана Россия шедшей следом за суворовскими полками военной славой, затмившей славу всех иноземных воителей предшествующих столетий. И напрасно было бы искать в викториях Суворова хоть малую толику везения, ибо добывались они величайшим трудом, дерзостью и бесстрашием русского солдата, управляемого гением полководца.

Но именно измаильскую победу, труднейшую из добытых Суворовым, светлейший украл у него, не простив генерал-аншефу очередную причуду. А вся вина его была лить в том, что, не любивший помпезности, явился Суворов в Яссы тайно, презрев торжественную встречу, уготованную ему Потемкиным. Командующий надеялся на всевидящее око императрицы, но, увы: вместо полагавшегося ему фельдмаршальского жезла был тогда удостоен лишь почетного чина подполковника Преображенского полка, коим жаловались кандидаты в отставники. Все почести и награды сорвал светлейшим, представивший Измаильское дело выигранным . лишь его усилиями.

До конца дней своих обида за Измаил жгла Суворова, часто говаривал друзьям: «Стыд измаильский из меня не исчез». Но это не мешало ему быть выше личных обид, видеть предназначение свое, сущность служения Отчизне в ином. Об этом и писал: «Доброе имя должно быть у каждого честного человека, лично я видел это доброе имя в славе своего отечества, мои успехи имели исключительной целью его благоденствие». Таким и видится он нам через двухвековую толщу лет – первым и величайшим из солдат русских, стоявшим в истории выше вельможной толпы, больше жизни чтившим долг перед державой.

В своей поэме о Суворове Константин Симонов писал:

Все можно взять у человека: Чины, награды, ордена, Но та, холодная страна, Где прожил он две трети века, И синие леса вдали, И речки утренняя сырость, И три аршина той земли, Скупой и бедной, где он вырос, Земли, в которую его Вдвоем со шпагою положат, – Ее ни месть, ни плутовство, Ничто уже отнять не сможет!

И все-таки сколь же необъятен, неизмерим он сам, сколь сложны попытки объяснить его, постигнуть меру его человеческих достоинств, изыскать истоки его чудачеств!

Всю жизнь презиравший роскошь и придворную толкотню, но не избегавший воинских наград. Безудержно храбрый, бросавшийся в бой впереди других с одной лишь обнаженной шпагой, но крайне предусмотрительный и расчетливый, ни на мгновение не забывавший о вверенной ему судьбе сражения. Далекий от притворства, превыше всего ценивший в людях верность долгу, искренность и честность, но искусный дипломат, когда того требовали интересы державы. Знаток поэзии и сам поэт, обладавший обширными, едва ли не энциклопедическими знаниями, объяснявшийся на многих языках, но не терпевший умствований, предельно простой в общении с солдатами, скорый на крепкое слово. Ставивший в тупик европейские дворы своими многочисленными странностями, дававший обильную пищу неожиданными поступками сочинителям анекдотов, но ясный, всегда понятный для своих солдату для тех, кого ценил и чьей дружбой дорожил. Часто страдавший физически от болезней, но изумлявший окружающих стойкостью в лишениях, фантастическим терпением, с которым сносил все муки...

О, сколько же было всего в этом человеке! Сколь трудно объясним гений, поднявшийся в делах своих выше других и тем уже вышедший за пределы привычных человеческих измерений! А вот что сказал о себе сам он, обращаясь к живописцу: «Ваша кисть изобразит черты лица моего – они видны; но внутреннее человечество мое сокрыто. Итак, скажу вам, что я проливал кровь ручьями. Содрогаюсь. Но люблю моего ближнего; во всю жизнь мою никого не сделал несчастным; ни одного приговора на смертную казнь не подписывал; ни одно насекомое не погибло от руки моей. Был мал, был велик: при приливе и отливе счастья уповал на бога и был непоколебим...»

Таким он остался в истории нашей: верным слугой России, могучим стражем ее, великим воителем, отцом солдатским, блестящим теоретиком и практиком военным. Одно только не успел, одну победу не дали свершить. А ведь с мудрой прозорливостью предвидел, каким неисчислимым бедствиям подвергнет Европу тогда еще юный Бонапарт. Угадывал в нем равного себе противника, искал встречи с ним. И можно лишь предполагать, как повернулся бы ход истории, останься Суворов в Италии, где военная судьба могла свести его в поединке с Бонапартом.

Но как изменчива судьба, как безжалостно несправедлива она к Суворову в который раз уже! Тот, перед кем вчера еще трепетала, склоняя голову, Европа, кто был удостоен высших титулов и почестей, которые когда-либо выпадали полководцам российским, сегодня уже прихотью императора Павла I отозван в Россию, отвержен и удален с монарших глаз. Но что до этого Суворову, он болен и предчувствует близкий конец. Генералиссимус всех Российских войск, князь Италийский, граф Суворов-Рымникский скончался в небогатом доме своего дальнего родственника Хвостова на Крюковом канале почти в одиночестве. Было это 6 мая 1800 года.

Но уже расправляли крылья птенцы его, ученики, впитавшие суворовскую науку побеждать, закаленные в суворовских походах. Им скоро предстояло взять на себя бремя ответственности за судьбу России, на которую уже хищно поглядывал маленький корсиканец в треуголке, возомнивший себя вторым Македонским.

...Бродя по холмам Измаила, я почему-то представлял Суворова ближе и яснее, чем любого из его современников. Представлял, как он въезжает в крепость, камни которой еще горячи от бушевавших пожаров, рядом верные Кутузов и Платов, чуть поодаль де Рибас и Павел Потемкин. На сухощавом, скуластом лице генерал-аншефа застыла боль; слишком много крови пролито под Измаилом, крови своей и чужой. Но бывает, что чужая кровь не хмелит радостью. Однако он солдат, привычный к пороху и смерти, и какой бы ни была цена за крепость, Измаил того стоил. И потому скоро исчезает на лице его гримаса боли, весь облик его яснеет, в глазах – счастье. Победа!

А мы идем дальше мимо выступающих из земли кирпичных фундаментов старой крепости, мимо белой мечети, не тронутой временем с тех самых пор. Там сейчас диорама измаильского штурма, самые горячие мгновения его. Прекрасная, талантливая работа военных художников студии имени Грекова Е. Данилевского и В. Сибирского. Мечеть стоит возле самого берега Дуная, реки-работяги, реки дружбы, связавшей европейские народы, населяющие берега его. Длинная аллея ведет наверх, к самой, пожалуй, высокой точке Измаила. Отсюда виден весь город, серые контуры кранов вдоль берега, речной пассажирский порт, уходящие вдаль пригороды, а за ними зеленое море виноградников, виден и противоположный берег реки, там уже Румыния.

И все-таки я не знаю города, где прошлое так органично соединено с настоящим, соединено архитектурно, духовно, нравственно. Безмерно коротким кажется здесь исторический отрезок времени, минувший после подвига русских солдат под стенами города-крепости до нынешних дней. Потому что бережно сохранен облик старого Измаила, а рукотворная память потомков нашла формы единственно верные, чтобы донести до нас отзвук того подвига. И еще потому, что здесь, под Измаилом, подвиг этот было суждено повторить наследникам суворовской славы.

Это естественно и знаменательно, что главная улица города – проспект Суворова, и начинается она с памятника, пройти мимо которого и не остановиться невозможно. Это бронекатер, вознесенный над набережной как символ памяти о моряках-дунайцах, сражавшихся здесь с немецко-фашистскими захватчиками. Верные традициям Суворова, били на берегах Дуная врага в августе 1944 года моряки Краснознаменной ордена Суворова Дунайской военной флотилии, мотострелки 5-й отдельной бригады, военные летчики. Они вписывали свои страницы в летопись подвига русской славы, продолжая славу предков своих – суворовских солдат. И то, что произошло здесь в первые дни войны, – ярчайшее доказательство неистребимости суворовского победного духа, живущего в сердцах его потомков.

На третьи сутки войны, когда вражеские танки рвались к Минску, грохотали по Прибалтике и Украине, здесь была разработана наступательная операция, в ходе которой соединенные силы пограничников, 23-го стрелкового полка Перекопской дивизии, бойцов истребительного батальона, моряков Дунайской военной флотилии переправились на ту сторону Дуная, разгромили несколько сильных гарнизонов противника, овладели рядом населенных пунктов и захватили сотни пленных. Больше двух недель удерживали советские войска плацдарм на территории Румынии, сковывали действие крупных сил противника, прикрывали фланги соединений нашей 9-й армии, давая возможность эвакуировать по все еще свободной реке людей, оборудование, военное снаряжение. Лишь приказ заставил наших бойцов УЙТИ из РУМЫНИИ. На их долю выпали тяжелейшие испытания. Не многим из них суждено было дожить до Победы. Но свершенное ими, мертвыми и живыми, незабываемо.

Измаил – город, не застывший в истории. У него прекрасное светлое настоящее, еще более величественное будущее. И все же первые камни в здание этого настоящего закладывали мужеством своим суворовские солдаты. Это они кровью своей возвращали державе российской исконные земли ее, завещая нам крепко стоять за эту землю, дорожить ею, украшать ее.