Версты за три до лагеря Суворов пустил своего дончака вскачь и, легкий, нетерпеливый, с раскрасневшимся от ветра лицом и выбившимися из-под каски седыми прядями, понесся по разбитой обозами дороге к скифскому кургану, где особенно густо дымили бивачные костры. Два или три раза его окликали конные разъезды, не узнавая во всаднике генерал-аншефа, закутанного в солдатский плащ простого сукна. Под потертым, свободным, будто с чужого плеча камзолом тоже не было ничего генеральского – исподница и та из белого канифаса. Только на груди его под плащом, скрытая от чужих глаз, – самая дорогая из всех наград: долгожданный Георгий I степени, присланный Екатериной за Рымникскую викторию. Позади командующего, кряхтя и ворча, трясся на пегом мерине верный Иван.

– Ваше сиятельство... Александр Васильевич, помилуйте, побереглись бы, не ровен час, растрясете раны, опять исстрадаетесь.

Генерал-аншеф, не отвечая, шпорил дончака, пристально, неморгающим взглядом всматриваясь в крутой холм впереди и зеркальную гладь озера у его подножия, поросшего по краям папорой. Где-то справа за низким жидким лесом тяжело катил воды Цунай-батюшка.

Незадолго до выезда Суворова из Галаца к генералу присоли купеческие старшины, говорили мудро, долго поминая заслуги командующего, пока, наконец, голова не приступил к делу.

– А что, ваше сиятельство, готовить ли товар в Добруджу?

Генерал-аншеф быстрым пронзительным взглядом уколол седобородого купца. Тот сник, отвел глаза.

– Дунай нужен не вам одним – России всей. Испокон русские земли русскими и останутся. Камнем Измаил на реке лежит. Ничего, бог даст, своротим.

Купцы закивали головами, заулыбались, кланяясь, попятились к дверям.

К тому времени больше года миновало после Рымникского дела. Самого, пожалуй, заметного со времени начала второй русско-турецкой войны. Победа была полная, сам великий визирь едва спасся, хотя и собрал под Рымником стотысячную армию, вчетверо превосходившую числом русско-австрийские войска. За блестящую викторию австрийский император пожаловал генерал-аншефу титул графа Священной Римской империи. Не желая отставать от союзников в милостях к Суворову, Екатерина повелела принять полководцу к Георгию I степени графское достоинство с названием Рымникский, шпагу, осыпанную бриллиантами, с надписью «Победителю визиря», бриллиантовые эполеты и знаки Андреевского ордена. Петербург ликовал, на проспектах стреляли салютом, звонили в колокола.

Но передышка вышла короткой. Турки вновь зашевелились, грозили союзом с Англией. Ох, как нужна России победа, которая заставила бы турецкую Порту первой искать мира с русскими, пусть на время! Тогда бы можно было двинуть войска на Север, отбиться от шведов, усилить польские корпуса. Да, коротка память у турок, забыли уроки Фокшан и Кинбурна, Очакова и Козлуджи...

Почти год сидел Суворов без дела в маленьком придунайском Бырлате, рядом со светлейшим. Потемкин пребывал в растерянности. Он и рад бы исполнить волю императрицы, требующей победоносного окончания войны, но боялся, что не по зубам русским окажется Измаил. А положить при бесполезном штурме армию – государыня не простит, нашепчут новые фавориты – загонит в Сибирь, с глаз долой, никакие прошлые услуги не спасут. И светлейший, изгоняя печаль, усердно пил, устраивал римские празднества в гротах, созывая бессчетное число гостей. Приглашал и Суворова, да тот не ехал, сказываясь больным. Норовист, горд, не хотел искать прощения у светлейшего за недавнюю дерзость. До сих пор не идут из памяти светлейшего суворовские вирши, переданные генерал-аншефом Потемкину прямо с поля боя: «Я на камушке сижу, на Очаков я гляжу». Стихами поддел, намекая, что нет возможности идти дальше с теми силами, что под рукой генерал-аншефа, а отступать был не намерен. А ведь прислушайся тогда светлейший к советам Суворова, взяли бы крепость еще прошлой весной, заплатив за победу не столь великой ценой. Но как бы ни гневался любимец Екатерины на Суворова, а понимал – нужен тот России, нужен ему самому, Потемкину, нет сейчас воителя в державе ему равного, и потому не трогал, чувствовал, пригодится еще, ох, пригодится. Но от активных действий почти на год светлейший все же Суворова отстранил, пусть посидит в пыльном Бьгрлате, под его, светлейшего, надзором, подумает, может, спеси поубавит.

Дела складывались на юге неважно, несмотря на то. что Ушаков, заменивший нерешительного Войновича. разгромил турецкую флотилию капуданпаши, де Рибас захватил Тульчу и Исакчу, а Гудович – Килию. Да и сам Суворов, сидя, казалось бы, тихо в Бырлате, вынудил сложить оружие гарнизон Браилова. Это все был малый успех, а нужна победа настоящая, которая бы увенчала всю кампанию. Нужен был Измаил. Но Измаил – не Тульча и не Браилов, ордукалеси – армейская крепость, одна из самых мощных в Европе, по выражению самого Суворова, – «без слабых мест». Уже подступали к ней русские, но безуспешно: бастионы крепости казались неприступными, рвы непреодолимыми. По стенам разгуливали янычары, смеялись, скаля зубы, размахивали ятаганами; смельчаков, приближавшихся к бастионам, осыпали картечью.

Решиться на штурм никто из генералов не смел. Полки стояли полукружием в нескольких верстах от крепости, зарывшись в землянки. Осень пришла холодная, дождливая, с утра до вечера над лагерем висели туманы, не хватало дров, жгли камыш, папору. Дыма было много, а жара – чуть. Начались болезни, хуже турецкой картечи выкашивали русские полки лихорадка и «животные недуги»... Один из старших по чину генералов, племянник светлейшего Павел Потемкин, в отчаянии приказал части войск сниматься, идти на зимние квартиры. Но тут сановный дядя в Яссах получил очередное письмо от императрицы с требованием решительных мер против турок и послал нарочного к Суворову с ордером.

Александр Васильевич в Бырлате не бездействовал, сердце подсказывало – позовут под Измаил. С утра он в полках, даже когда мучили болью раны, полученные под Кинбурном. Так и приезжал глядеть на экзерциции – на одной ноге сапог, на другой, больной, – туфля с расстегнутыми шлифными пуговицами. Если что-то не нравилось, спрыгивал с лошади, отбирал у солдата штык, вставал в позицию, колол чучело по всем правилам. Отдышавшись, говаривал:

– Противу русского штыка ничего не устоит, пуля-дура промажет, штык-молодец промашку не даст. Учитесь штыковому удару. Славно России послужите, только умеючи врагов ее бить,

Уже тогда зрели в нем главы будущей «Науки побеждать», каждая строчка которых выверена в деле водимыми им войсками. А что нужна такая книга, понятная всем, от солдата до генерала, вобравшая бы в себя истинно русскую военную мудрость, его, суворовский, опыт, в том сомнения не было. Каждый солдат должен знать свой маневр, без этого победы не добыть. И он, Суворов, всегда вел за собой «не механизм, артикулом предусмотренный», как почитали иные сторонники европейских военных уставов, а храброго и умного чудо-богатыря, солдата русского. Потому и не проигрывал баталий, а не оттого, что везло генералу, о чем зудели придворные шаркуны.

Выше любых почестей радовало то, что верят в его «науку» солдаты, знают ее и почитают. Иной раз измученный болями, огорченный плохими вестями из Петербурга, ехал в Фанагорийский полк к любимцам своим, там отдыхал душой.

Волнуясь и тайно заранее восхищаясь, подзывал к себе молодого, еще безусого солдата, окидывал цепким взором:

– Скажи-ка, молодец, какие три наиважнейших правила помнить при баталии должен и по ним действовать?

– Глазомер, быстрота, натиск, ваше сиятельство.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.