Шоссе энтузиастов

Старая Владимирская дорога сегодня видит иные картины, слышит другие слова. «Каторга» - это подлое, остервенелое, дикое - убрано в музеи.

Старым трактом завладели бывшие «государственные преступники», «политические». Они прошли ураганом по тракту, они перешерстили его с ног до головы, они снесли полицейские будки, они срыли «мертвые дома», они строят заводы, домны, шахты, города - сады.

Тесно стало на, сибирских дорогах. Бесконечные товарные составы, пассажирские поезда, эшелоны с импортным оборудованием задавили рельсовый путь. «Великий» сибирский путь, он не выдержал социалистической переэкзаменовки. Стальные нитки его трещат под тяжестью мощного человеческого потока.

Каждый день с Ярославского, с Харьковского, с Октябрьского, с Казанского - со всех углов Союза советов движутся батальоны завербованных колхозников, строителей, партработников, каменщиков, комсомольцев, инженеров, учителей, доменщиков, кооператоров, шахтеров, геологов, туристов. Едут осваивать пустынные, дикие, необжитые места.

Едут в необычайную угольную страну, равную многим Донбассам, страну, где в недрах котловины, «лежащей между Салаиром и Алтау, заперто четыреста миллиардов тонн черного золота, но где уже сегодня прокопьевскими большевиками строится шахта коксовая № 1, не знающая себе равных в Европе, механизированная во всех процессах, с ежегодной производительностью в 2 1/2 миллиона тонн».

Сюда, где занимается утро Кузбасса - в Кольчугино, на Ленинские копи и Осиновские рудники, в Анжеро - Судженку, на Бсловский цинковый гигант, в Барзас, где сапропеллиты, на Салаир, где / цинк, в горную Шорию - Тельбес и Темир - Тау, где железная руда, - сюда шагают человеческие армии социализма.

Ведь еще каких - нибудь пять лет назад заброшенный край не насчитывал и ста тысяч жителей. А сегодня возникают совсем новые социалистические города. Новокузнецк, здесь уже - 150.000. Или неотмеченный на карте, не имеющий даже названия город при Сибкомбайне и - машиностроительном заводе, в котором будет через два года 113.000. Население Кузбасса вырастет до 775.000.

Разве хилая Кольчугинская ветка, Томской дороги, в силах обслужить такой людской массив? Справиться ли ей с двумя встречными потоками - уральской руды и кузнецкого угля, которые закрепят индустриальный союз Урала и Сибири? Нет, она уже сегодня страдает тяжелой одышкой, как и весь сибирский путь, казавшийся когда - то великим стандартному уму российского обывателя.

Каторжный тракт умирает. В четвертый, последний год пятилетки' сибирские большевики развернут строительство десяти новых железных дорог и продолжат начатые линии длиной в 2.647 километров. Дальше - три республиканских безрельсовых пути, 20 дорог краевого значения, прокладка шоссе на Чуйском, Усинском и Московском трактах.

Заброшенный край, край, не имевший истории, край, - где остановилось время, край, в котором тлела жизнь, край, где, задавленный культурой урядничьей плетки, вымирал целый шорский народ, - этот край полностью включается на большевистскую скорость.

Созидательной силой утверждается новый, социалистический порядок. Возникают и становятся силой созидания новые факты. Они развеивают труху иллюзий, сокрушают власть окостенения.

Кустари из кузнецкого каменноугольного общества могли только развлекать себя мечтами о мощном металлургическом заводе. Неутомимый доброволец науки, местный старожил Николай Васильевич Попов, старый землеволец, проживший в Кузнецке сорок четыре года, один из знатоков тельбесской руды, он с упорством подвижника десятки лет ставил одну веху за другой, хотя давно уже утратил надежду, что кто - либо воспользуется плодами сто труда. Но когда появился в городке французский инженер Карве, Николай Васильевич наивно поверил в творческую потенцию импотентов. Николай Васильевич, знающий все секреты Темир - Тау, ждал, когда прожектеры займутся его сорока двумя вехами. Однако комариные потуги «общества» кончились плачевно: Карее уехал. Озадаченный искатель остался в завьюженном городке, где от пьяного смрада, обывательской свары и церковного звона никуда не уйти.

Старик не понимал Карве. Он плохо разбирался в канареечной породе невежественных дельцов из «общества», нежно щебетавших ему о промышленном ренессансе кузнецком глуши, щебетавших до той поры, пока внезапно не проглотили язык, увидя, что глыбу Кузбасса им не поднять, а прогореть очень даже можно.

Николай Васильевич верил им, перил их бескорыстной преданности, верил он и в могущество ученого француза.

В зимнюю стужу, долгими и черными, как тайга, вечерами, «он агонизировал над старинными книгами, старательно вылавливая из них туманные свидетельства о рудных сокровищах, дремлющих под мерзлыми сопками. За окном противно дышал водочным перегаром низкорослый гадкий уродец. Выли сибирские бураны. Выли в поганых горбатых домишках, заедая пьяные слезы жирными пельменями, бесполезные и нелепые человечки сибирского уездного захолустья.

Карве не приезжал. Эго было непонятно. Разве он, Попов, не приводит неопровержимых убедительнейших фактов о заложенных в этой забытой и горькой земле исключительных возможностях? Разве могут остаться неведомыми зарубки его честного служения народу? Кому же завещать эти сорок две вехи, скрывающие родники благоденствия?

Старик торопливо записывал. Он составлял подробную биографию известных ему рудных месторождений. Их унаследует народ. Вот почему нельзя ошибиться в адресе...

Он сохранил для поколения семнадцатого года мучительную поэму сорокалетнего подвига. Он принес года два назад, когда у ног дряхлеющего уродца, в туманной котловине, из болот стали вырастать корпуса молодого гиганта, - он принес сюда бывшим каторжным свое открытое письмо, в котором давалась точная путевка советским геологам ко всем сорока двум вехам.

Николай Васильевич в лице «великого аккуратора Кузнецкстроя» приветствовал тысячи строителем, которые вдыхали в - застоявшиеся легкие земли свежий воздух.

И когда на мировой площадке большевики строительной весны стали дрессировать время, укрощать бураны, одевать бунтующую степь в смирительную рубашку из бетона, огнеупорного кирпича и железных конструкций, - Николай Васильевич сказал: