Школа каторги и ненависти

Идея, поданная Томом, засела мне в голову. Сидеть на высоком сиденье у парового молота и только переводить рычаги, посматривая, как внизу молот постукивает по железу, казалось мне раем. Много дней я обхаживал управляющего, но откровенно попросить боялся. Лучшее, что я мог получить в ответ, это пинок ногой и возглас:

- Убирайся к черту!

Один раз он так ударил поляка, таскавшего пылающие бруски к молотам, что тот упал грудью прямо на раскаленное до бела железо. Парня свезли в госпиталь, откуда он вышел калекой, а компания отказалась платить даже за его лечение.

- Все они - гады проклятые, - говорил старый Том, когда в цеху показывалась высокая фигура управляющего.

В конце концов Том не выдержал и сказал ему, какого он о нем мнения. Беднягу, понятно, вышвырнули на улицу в тот же час. Он даже с нами не успел проститься.

Через некоторое время мне удалось перевестись к двухтонному паровому молоту. На соседний молот устроился Джон, мой школьный товарищ. Я был страшно рад этому. В горячие дни, когда становилось не под силу у молота, мы бежали к лохани с водой и жадно пили, как две загнанные лошади. Однажды, когда нам стало невмоготу, я, воспользовавшись отсутствием мастера, предложил Джону отдохнуть пару минут. Мы облюбовали себе место за большой печью недалеко от моего молота.

В те дни, когда работы было меньше, мы залезали с Джоном за печку и завтракали. Дым и вонючие газы не мешали нам. Не тревожили нас и крысы, играющие стаями тут же. Мы рады были вырвать хоть пол - часа из этой девяти - десятичасовой ежедневной каторги. И хотя рабочее время было ограничено, каждый день в цеху появлялся мастер и объявлял:

- Ребята, остаетесь сегодня сверхурочно!

Попробуй-ка, не останься. Ну, и приходилось вырывать тайком хотя бы получасовой отдых.

Два года работали мы таким образом, потом нас всех вышвырнули на улицу. Начались годы кризиса. Отец кое-как держался на своей трех - четырехдневной рабочей неделе. А брат и я пошли гранить мостовые и обивать пороги фабрик.

Семь месяцев мы голодали, стояли на бирже труда, брались за все, что угодно, лишь бы заработать несколько центов. Наконец нам посчастливилось. Сталелитейные фабрики Эдри и Ко в один день наняли несколько тысяч рабочих. Компания, как говорили, получила большой заказ из Советской России.

Рабочие, нанятые вместе со мной, шутили:

- Большевики, ребята, нам и здесь помогают. Не то еще будет, когда они засядут в Белом доме вместо Гувера.

Мне поручили управлять огромным паровым молотом весом в две с половиной тонны. После семимесячной безработицы я изголодался по работе. Я орудовал молотом с такой неутомимой яростью, словно добивал им кровного врага. Даже старший мастер, наблюдавший за нами, сухой и скупой на похвалы человек, воскликнул:

- Браво, парень, вот это работа! Но однажды вечером, собираясь идти домой, я получил приказ вернуться назад: меня переводили, не дав даже отдохнуть, в ночную смену. Я взвыл, но что можно было сделать. Перспектива новых месяцев безработицы была страшнее чумы.

Кое - как перетерпел я эту ночь, рассчитывая, что будет легче в другие ночи. Но как я ошибался! Первую ночь мы работали до трех часов утра. Я еле дотащился домой, повалившись на постель даже не раздеваясь.

Но на следующую ночь нам объявили, что мы работаем до 6 утра. Это было уже издевательство. Двенадцать часов работы с 6 до 6 в духоте, в огнедышащей жаре печей, когда в лицо бьет жар от раскаленного до - бела железа. А мне было только 17 лет!

Но приходилось молчать и работать. Кризис в промышленности дал полную волю произволу администрации. Мы превратились в рабов. Десять, двенадцать, даже четырнадцать часов работы стали обычным делом.

Трудно даже представить себе этот ад. Ночь. Город спит. Холодный ветер гуляет по улицам, врываясь в разбитые окна заводских корпусов. В лицо летят искры от раскаленной стали, которую долбят гигантские молоты. Печи пышут удушливым жаром. Пот градом течет по телу, пропитывает одежду, капает со лба, носа, щек. Час, другой, третий... Гонка продолжается не останавливаясь и не ослабевая. Оглушительный грохот молотов ревет в ушах. Внизу суетятся кузнецы, еле успевающие убирать руки из-под молота.

К концу двенадцатичасовой работы я настолько выбивался из сил, что засыпал на своем сиденьи и лишь машинально, инстинктивно угадывая, переводил рычаги. Как я ни разу не раздробил рук или голов ребят, возившихся у молота с раскаленными стальными брусками, не знаю.