— Вот ведь как бывает, — говорил хозяин, чокаясь со мной. — Первый охотник был. А весельчак-то какой! Они тут в сорок шестом с войны шли, здесь оленей ждали. Вот уже было веселья-то! Тогда аккурат Толька у меня родился, крестник Петра. С полу всю краску снесли по этому поводу, живого места не оставили — вот как плясали! А ты помнишь, Петро, Тимоха.Кочур с тобой тогда был, ненец?.. Как захмелеет, так и начнет выкаблучивать: «Не худо слузыть, не худо! Мозна слузыть! Одно худо: сыле саг, высэ ногу! Сыле саг, высэ ногу!..» Где-то он теперь, Кочурина?

— Хороший человек. Бригадирит. Первое место в колхозе держит. Уже два года не встречались: он по Печоре кочует.

Разговорились. О дороге, о метелях, о гололедицах, что обрушились на большеземельскую тундру. Я рассказывал о наших геологах, здешних находках.

Петро говорил обо всем, как активный, зрячий человек. Но когда дело касалось его лично, вдруг запинался, на лице появлялись морщины и, сказав несколько слов, он умолкал.

Хозяин вышел.

— Что же все-таки случилось с тобой, Петр?

Правая рука его лежала на горле. Глаза закрыты. Я пожалел, что спросил, но он, почувствовав это, сказал:

— Это я так. Не беспокойтесь. Плохо получилось, очень плохо. Он еще помолчал, вздохнул и продолжал:

— В сорок шестом мы, шестеро демобилизованных, ждали здесь свои семьи. Каждый год они на лето из лесов в тундру по этим местам проходят. Хорошо мы здесь пожили. У хозяев своя семья — одиннадцать человек, ребятишки один другого меньше, а всем нам место нашлось. Правда, хозяин дома бывал редко, и хозяйка все время на работе, но и бабка Ильинична очень радушна. Мы от безделья баню им срубили, благо лес был заготовлен у Никифора, дров напилили на зиму. Но больше гуляли. Радостно гуляли. Подумать только, после такой войны обратно на свою сторону попали!

Наконец пошли первые бригады. Фронтовиков наших помалу увозили, пьяных не столько от вина, сколько от радости. Ох, и носились же они на оленях! Как одержимые... Мне и Тимофею Кочуру осталось ждать два дня. А тут реки пошли, птица с ума сходит. И вот за два дня до прихода нашей бригады недалеко отсюда заблудилась девушка-кассир. Везла в наш колхоз деньги из банка.

В тот же день поехали во все стороны на поиски. И нам с Тимофеем дали упряжку.

Следующая река на север — Хамьянка. Притоков множество. Ледоход ворочает вовсю. Две речки переехали — не идут больше олени в воду. Решили мы кружить. Объехали одну протоку, другую, третью, а через день поняли, что заблудились. Я да Тимофей. И с собой только ножик да спичек коробок неполный. Из болота брусника, клюква вытаяла — вот и все. Протоки, озера, протоки, озера... На четвертый день закололи одного оленя. Осталось три. Троим тяжело сани тянуть, поэтому бросили сани. Оленей повели за собой на вожже. Спали прямо на земле. Сыро, холодно. И Тимофей заболел, да так, что в себя перестал приходить. Взвалил я его на оленя и повез. Пить просит, а воду болотную боюсь давать — как бы, думаю, хуже не было. Заколол еще одного оленя и напоил Тимофея кровью. Сам напился. Двинулся дальше с двумя оленями: на одном — мясо, на другом — Тимофей.. Страшно мне было за него: всю войну человек на передовой отстукал, а тут сто верст до дому — и на тебе!.. Ни жены, ни детей не повидать...

А я все шел и шел... На девятнадцатый день после того, как выехали из деревни, поднялся на самый высокий бугор, чтобы на сухом месте отдохнуть и заодно дать оленям подкормиться. Положил Тимофея на свою малицу, мясо рядом бросил, а сам пошел сучков подсобрать, думаю, хотя бы маленький огонек разжечь — мясо поджарить. Но половину спичек испортил и ничего сделать не мог: сыро, не горит. Что болотные сучки? Всего-то величиной с палец, да и то надо из болотины выкапывать. Вернулся к Тимофею. Подхожу — спит, не мечется. А оттуда, где мясо было, песцы облезлые кинулись. Ни грамма не оставили. У меня сердце упало... Смотрю, шагах в пятидесяти песец упирается, тянет грудины кусок. Выдыхается, в крови весь измазался, а все равно тянет... Прыгнул я на одну кочку, на другую — слава богу, было в молодости по трясинам похожено: надо лишь успевать уйти с кочки, пока не провалилась. Но на ту, видно, у меня ни ловкости, ни силы той уже не осталось. Нога соскользнула с кочки и без задержки — сквозь, так что я сразу свалился на бок, и рука до плеча в болото ушла. Вывернулся на живот, затих, чтобы передышаться, и заметил, что трясина волнами от меня расходится. Вот так влип. И песец, гад, словно понял мое положение, не спеша вернулся к мясу и потянул дальше. А мне уж рукой подать до него. Вскочил рывком, кинулся вперед и провалился опять, на этот раз весь, плашмя. Кое-как выкарабкавшись, стер грязь с глаз и окостенел от страха: еще бы чуть вперед и — нырнул бы в окно — так, кажется, у вас, в России, чистая вода посреди трясины называется?.. И отдышаться не могу, и дрожит каждая жилка, и боюсь пошевелиться. А в воде отражение мое: провалившиеся глаза стали огромные и дикие, скулы выступили...

Долго я глядел в воду, и уже вместо отражения, как облака, проплывала жизнь моя перед глазами, и невероятно хотелось жить, и, наверное, оттого, что не было сил побороть дрожь в теле, слабость свою и страх перед трясиной, я обмяк и от слабости ли или от жалости к себе заплакал... Долго плакал, как-то спокойно, почти бездумно да так и забылся в слезах... А очнулся оттого, что вода засасывать стала. Вздрогнул я, вскинул голову, рванулся, аж все вокруг кругами пошло. Еще раз рванулся, потом еще раз.

«Что же ты, — думаю, — бессовестный! Для того воевал, для того шел, для того тебя ждали, чтобы помереть вот так в болоте спокойно?! Что ж ты, подлец, — думаю, — и товарища сгубить вздумал?!» Рванулся еще раз провалился обеими ногами и вдруг ощутил под ногами твердь: озеро оказалось мелким и не успело до дна протаять... По пояс в трясине, словно вброд, и добрался я до бугра, где лежал Тимофей.

Отжал одежду, и пришлось задуматься, голову опустить... С бугра далеко все стороны видно. Но куда идти?

Топи, топи, топи... Идешь, бывало, между озерками не туда, куда хочешь, а куда пройти можешь...

Напоил Тимофея соком брусничным и погнал оленей дальше. Шел долго, прошел немного. Земля оттаяла, ног не держит — везде по колено.

Самолет дважды пролетал. Машу, но зря: разве в тундре в это время сверху человека заметишь?..

Тимофей хрипит, как в себя придет:

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.