– Это тебе, держи! А это тебе, – сказал он, первым подавая Ростиславу, хотя тот стоял дальше, потом Сергею.

Варежки были куплены у ненецких оленеводов, в поселке, куда вместе с Кравчуком и Луганским загнала его разбушевавшаяся по тундре пурга. Он тогда подумал, что Виталина непременно одобрит его покупку – и подарок и вещь, – и он невольно теперь посмотрел вокруг себя, как бы отыскивая ее глазами.

— Разве вам не позвонили из управления, что я прилетаю? – словно бы между прочим сказал он Анне Юрьевне, возле которой толклись сейчас внуки, наперебой старавшиеся показать бабушке свои обновки.

— Звонили, как же.

— Лина знала?

— Да сама она и разговаривала с ними.

— Когда она придет? Она что сказала, когда уходила? Что там за срочные такие дела?

— Это уж ты сам у нее спроси, – ответила Анна Юрьевна.

Когда она наклонялась к внукам, она казалась оживленной и доброй; когда же поворачивалась к Дементию, доброта сейчас же словно угасала в ее глазах, и было заметно, что она не хотела разговаривать с зятем. Она была чем-то недовольна, и Дементий уловил это еще с первых минут, как только вошел и увидел ее, но, никогда не умевший вникнуть в мир домашних дел настолько, чтобы понять причину, отчего теща иногда бывала вдруг недовольна им (он привык только к тому, что точно так же, как неизвестно отчего недовольство появлялось у тещи, так же неизвестно отчего исчезало), он и теперь, лишь чуть поморщившись от общего неприятного ощущения, что что-то противоположное его настроению происходит в доме, перевел взгляд на детей и опять присел на корточки, едва только Ростислав, чувствовавший большее расположение отца к себе, подошел к нему. Гладя сына по голове, Дементий вновь невольно как бы наткнулся взглядом на коричневое пятнышко, выделявшееся у самых корешков светлых волос. Он вспомнил, как он смотрел на родинку Виталины в первые дни, когда только женился на ней (и когда все в ней было для него удивительным), и то давнее нежное чувство к ней шевельнулось у Дементия. Он никогда не думал, что забывал о Виталине или хоть чем-то обидел ее, но в сознании постоянно, то обостряясь, то затихая, жило беспокойство, будто он или что-то недодает жене, или что-то отнимает у нее ради своего дела, и это чувство недоданности он часто переносил на Ростислава, более, чем Сергея, лаская и балуя его.

– Велики? Не беда, – говорил он, подтягивая к себе светлую головку сына и прижимаясь к ней щекою.

XIII

Дети вскоре, побросав варежки, убежали во двор играть, Анна Юрьевна пошла на кухню, чтобы приготовить зятю поесть (что она делала без удовольствия, чувствуя себя и в самом деле больной и разбитой), и Дементий остался в комнате один. В противоположность отцу он не любил уединения; ему нужно было поминутно с кем-то общаться, что-то говорить и что-то слушать; обычно никогда не высказывавший до конца то, о чем думал и что тревожило его, он приспособился быть одиноким среди людей и тяготился, когда не чувствовал возле себя хоть сколько-нибудь шумного окружения.

Чтобы не томиться ожиданием, пока придет Виталина, он поговорил по телефону с Кравчуком и Луганским, затем, достав с чердака березовый веник, отправился в баню, которая была недалеко от дома. Длинноногий и костлявый, как все в сухогрудовской породе, подобрав волосы под прозрачный целлофановый берет и забравшись на самый верхний полок парной, он с усердием отхлестывал себя веником, чувствуя, как приятно и жестко ложатся на тело ожоги; весь красный, исходивший горохами чистого банного пота, он вставал под душ и снова забирался на полок, теряясь среди таких же потных, красных и изгибавшихся в сухом горячем пару мужских тел; вокруг него были люди, шум, движение, хотя Дементий почти ни с кем не перебросился словом, время пробежало для него быстро, он был доволен, что пришел сюда, и когда, поостыв и выпив кружку жигулевского пива с солеными сушками (что он всегда разрешал себе после бани), вернулся домой, был в том же приподнятом настроении, как и тогда, когда выходил из кабинета Жаворонкова. Он удивился, что Виталины все еще не было, хотя уже вечерело и за окном, по изгибу Туры, рябью перекатывались багряные краски неспешного северного заката.

По стрежню, отбрасывая от кормы углом расходившиеся волны, вытягивал к причалу огромную баржу маленький и казавшийся розовым речной катер, и Дементий, задержавшись у окна, на минуту почувствовал, как натянуты были соединявшие баржу и катер тяжелые буксирные тросы.

Сыновья уже сидели перед телевизором, Анна Юрьевна пила чай, пристроившись за столом на кухне. Она поднимала чашечку вместе с блюдцем, чтобы отпить глоток (и чтобы, главное, подчеркнуть свою как будто в каждой клеточке сидевшую интеллигентность), и когда Дементий вошел к ней – сейчас же спросила, не хочет ли он выпить чайку после бани, но так и не шевельнулась, пока не допила из своей чашечки и не доела густое смородиновое варенье из розетки. Но она уже не была так мрачна, как прежде; чай, варенье, розовое и как будто помолодевшее после бани лицо Дементия, его спокойный тон, каким он говорил, обращаясь к ней, как и всегда бывало с Анной Юрьевной, благотворно, успокаивающе подействовали на нее; не следя за собой и забываясь, она незаметно начала втягиваться в пространный, когда почти все время звучал только ее голос, разговор с зятем.

– Что бы там ни толковали, – говорила она, – а я скажу: благороднее раньше люди жили, домовитее, по крайней мере... Взять нашу семью, нас у отца двенадцать душ было.

Когда Анне Юрьевне хотелось что-либо доброе или назидательное сказать зятю, она обычно начинала вспоминать о том, как жила она в по-крестьянски большой и дружной («По тем-то трудным временам!» – добавляла она) отцовской семье. И хотя отец ее никогда не был крестьянином, а брал в подряд сдававшиеся барские угодья и на посевную и уборочную нанимал по хуторам сезонных рабочих, Анна Юрьевна всегда рассказывала о нем, как о простом деревенском человеке, выделяя те стороны его характера – «Откуда бы ни ехал, а гостинец каждому, что бы ни задумал сделать, никого не забудет!» – какие были близки ей самой и к чему нельзя было, как ей казалось, не относиться с одобрением. Когда же она бывала недовольна зятем или когда на нее вдруг находило особое желание показать себя женщиной интеллигентной, вспоминала исполком, где самые ответственные документы, как уверяла она, всегда поручали печатать ей, и вспоминала мужа, отца Виталины, который был, как она любила подчеркивать, хозяйственником (он погиб на Карельском перешейке во время финской войны), и эту уже свою жизнь с еще большей гордостью подавала зятю.

– Двенадцать душ! Всех надо было накормить, одеть, обуть, каждому сказать ласковое слово да и направить каждого в жизни. Какой уж был, и расписаться толком не умел, а нас все старался не куда-нибудь, а в гимназию: «Учитесь, выходите в люди». И учились и вышли в люди. На Илье вон сплавконтора, да и сестры: что Вера, что Тася, – говорила Анна Юрьевна. Она никогда не перечисляла всех сестер и братьев, и чаще, чем о других, любила вспоминать об Илье, который был младшим, двенадцатым в семье и вырос будто бы, как она утверждала, у нее на руках. Он недавно вместе с женой, Полиной, приезжал с низовий Оби в Тюмень и гостил у Анны Юрьевны. – Вот уж кто весь в отца, и характером и умом, – восхищалась она. – Сына в Москву отправил учиться, а дочь собирается отправить в Ленинград... Да и Полина, сколько мы тут с ней слов перетолкли, так довольна мужем, так довольна, а ведь Илья тоже дома почти не сидит, контора-то конторой, а сплавщики по всей Оби и по притокам, так что поездок хватает, а в семье лад да совет...

– Ну что же, я рад за Илью, очень рад, – улыбаясь, проговорил Дементий. Он пил чай и опять был весь разгоряченный и красный, будто только слез с полка, по лицу и шее стекали крупные светлые капли, и он вытирал их поданным тещею полотенцем.

– Что ни слово, то и вспомнит о доме, а ведь и Полина рядом, – между тем продолжала Анна Юрьевна.

Она говорила о том, над чем как будто надо было задуматься Дементию; но он то и дело мысленно возвращался к разговору с Жаворонковым и ко всему тому, что было связано с проектом и предстоящей поездкой в Москву, и никак не мог проникнуться беспокойством, какое старалась внушить ему Анна Юрьевна; для нее важным было это, семейные дела, что составляло смысл ее повседневной домашней суеты, для Дементия – разработанный им проект газопровода, строить который, возможно, поручат ему. Он чувствовал открывавшуюся перед ним новую перспективу и не мог не думать о ней. Давно привыкший к сдвоенной на людях жизни (и слушать и размышлять о своем), поджимая теперь в улыбке тонкие, как у отца, губы, он весело поглядывал на тещу и лишь время от времени, помня, что вот-вот должна подойти Виталина, чуть откидывался от стола и поворачивал голову к двери, прислушиваясь, не раздадутся ли за нею шаги. Но мягкий и непривычно растроганный голос Анны Юрьевны сейчас же вновь возвращал его.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.