Мальчишка провел меня к какой - то Софье Тихоновне в один из таких домов попить горячего молока.

Я увидел застекленные сенцы. На чистом полу квадратами оконных рам лежал желтый солнечный свет. Во вторых, теплых, сенцах стояла в кадке холодная вода. В ней плавал деревянный ковшик. За дверью открылась горница с бархатными бордовыми занавесками на окнах. Стенные часы с огромными стрелками стучали так громко, что надо было повышать голос, чтобы разговаривать с застенчивой старушкой Софьей Тихоновной. На столике у окна, покрытом кружевной скатерткой, лежала толстая пачка номеров «Нивы» в голубых бумажных обложках и стояли давным - давно засохшие цветы.

На стене среди фотографий и акварельных картинок, изображавших разные цветы, висела большая, чуть пожелтевшая афиша о спектакле «Дети солнца» Максима Горького.

- Сын у меня - актер, - сказала мне Софья Тихоновна. - В петербургском театре. Раз в год летом заезжает он ко мне на недельку - другую, то на пути в Минеральные Воды, то из Минеральных Вод. Вот все время его и жду, прибираюсь.

Я постарался представить себе эту жизнь, наполненную одним ожиданием. Должно быть, это была горькая жизнь, но старушка несла ее легко н безропотно. Все существование, весь его распорядок были подчинены любви к сыну. Каждая вещь мылась, перетиралась, облюбовывалась только потому, что за эти мимолетные семь дней в длинном году она могла понадобиться сыну. Или о» просто взглянет на нее или вдруг спросит: «А куда это, мама, девался медный ночник или тот крымский камень из Симеиза, который я вам привез пять лет назад?»

И медный ночник, протертый зубным порошком, сиял на своем обычном месте. И плоский крымский камень лежал на стопке «Нивы» - тот знакомый половине России морской голыш с надписью «Привет из Крыма», на котором грубой масляной краской был намалеван кипарис, а за ним - лазоревое море с белой крапинкой паруса.

Весной мы были в высоком Курске, как бы завешенном до крыш грудами только что распустившихся веток. Знаменитые курские соловьи щелкали, прислушиваясь к самим себе, в сырых рощах. Ленивая и холодная речонка Тускорь текла в мелких берегах, заросших желтыми купавами.

Странный город Курск. Его любят многие, даже никогда в нем не бывшие. Потому что Курск - это преддверие юга. Когда из пыльных и тяжелых вагонов скорого поезда Москва - Севастополь открывались на холмах его дома и колокольни, пассажиры знали, что через сутки за окнами вагонов в предутреннем морском тумане розовыми озерами разольется цветущий миндаль и о близости «полуденной земли» можно будет просто догадаться по яркому свечению горизонта.

Весна цвела над Россией. Чад военных пожаров не доходил до укромных ее городков, где в зарослях чертополоха попискивали цыплята. И потому, может быть, даже этот цыплячий писк казался очень милым, как давно потерянное и вновь обретенное счастье. Весна цвела над Владимиром на Клязьме, над Тамбовом, над Тверью, куда мы привозили раненых.

Но с каждым новым рейсом мы замечали, что раненые становились все молчаливее, жестче. И вся страна примолкла, как бы задумалась о том, как отразить занесенный удар.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.