Сорок восемь дверей

В октябре 1914 года я уволился с московского трамвая и поступил санитаром на тыловой военно - санитарный поезд «Союза городов».

В армию меня не призвали потому, что я был младшим сыном в семье, белобилетником по близорукости и, кроме того, числился студентом Московского университета.

Почти все санитары тылового поезда были добровольцы - студенты. Мы носили солдатскую форму, но нам разрешили оставить студенческие фуражки. Это обстоятельство много раз спасало нас от грубости и «цуканья» военных комендантов.

У каждого из нас, санитаров, был свой Пассажирский вагон на сорок раненых. Делом чести считалось «надраить» свой вагон до корабельного блеска, до такой чистоты, чтобы старший врач, член Государственной думы Покровский, осматривая поезд перед очередным рейсом, только ухмыльнулся бы в свою русую эспаньолку и ничего не сказал. А Покровский был строг и насмешлив.

Я боялся первого рейса. Я не знал, справлюсь ли с тем, чтобы обслужить сорок человек лежачих раненых. Сестер у нас на поезде было мало. Поэтому мы, простые санитары, должны были не только обмыть, напоить и накормить всех раненых, но и проследить за их температурой, за состоянием перевязок и во - время дать всем лекарства.

Первый же рейс обнаружил, что самое трудное дело - это кормление раненых. Вагон - кухня был от меня далеко. Приходилось тащить два полных ведра с горячими щами или с кипятком через сорок восемь дверей. Тем санитарам, вагоны которых были около кухни, приходилось отворять и захлопывать за собой всего каких - нибудь десять - пятнадцать дверей. Мы их считали счастливчиками и завидовали им.

Первое время эти сорок восемь дверей приводили меня в отчаяние. Были двери обыкновенные, открывавшиеся внутрь, и были двери выдвижные - в вагонных тамбурах. Каждую дверь нужно было открыть и закрыть, а для этого поставить на пол полные ведра и стараться ничего не разлить. Поезд шел быстро. Его качало и заносило на стрелках, и, может быть, поэтому переходы по стрелкам, когда вагоны вдруг шарахаются куда - то в сторону, я не люблю до сих пор.

Кроме того, надо было торопиться, чтобы не остыли щи или чай, особенно зимой, когда на обледенелых открытых переходах из вагона в вагон выл, издеваясь над нами, ледяной ветер и ничего не стоило поскользнуться и полететь под колеса.

Если к этому прибавить, что ходить в кухню нужно было не меньше двенадцати раз в день (за хлебом и посудой, за чаем, за щами, за кашей, потом с грязной посудой и ведрами и так далее), то станет ясно, как мы проклинали того, давно уже мирно почившего изобретателя, который придумал в каждом вагоне не меньше шести, а то и вое восемь дверей.

Мы благодарили небо, когда время кормления раненых совпадало со стоянкой. Тогда мы выскакивали со своими ведрами из вагонов и мчались вдоль поезда по твердой земле, а не по виляющим вагонным полам.

Многие раненые не могли есть сами. Их приходилось кормить и поить. Утром мы обмывали раненых, а после этого мыли в вагоне полы легким раствором карболки.

Только вечером после ужина можно было немного передохнуть, да и то начиналась вечная возня со свечами в жестяных вагонных фонарях. Свечи или гасли, или кривились, или вдруг начинали пылать пышными факелами. А на площадках свечи у нас постоянно воровал сцепщик из поездной бригады, носастый и коротконогий, получивший за эту свою особенность прозвище «Свечное рыло».

Но в конце концов все это были пустяки. Я боялся первого рейса не из - за этих трудностей. Была одна трудность более сложная, о ней втайне думали все санитары. Тяжело было остаться с глазу на глаз с сорока искалеченными людьми, особенно нам, юношам, освобожденным от солдатской службы. Мы боялись насмешек, справедливого возмущения людей, принявших на свои плечи всю тягость и опасность войны, тогда как мы, молодые и в большинстве здоровые люди, жили в безопасности, не терпя никаких лишений.

Во время первого рейса мне было поначалу просто некогда разговаривать с ранеными и прислушиваться к их словам. К ночи, наконец, все затихло. Я немного посидел у себя в отделении, покурил, поглядел в окно. Там пронеслась, переворачивая по вагону, как белые страницы, полосы света от фонарей, какая - то станция. Потом снова за окнами под стук колес помчалась ночь и дрожащие огни затерянных в полях деревень.

- Санитар! - крикнул из вагона хрипловатый требовательный голос. - А, санитар!

Я вскочил и пошел по вагону. Звал меня раненый с коричневым одутловатым лицом.

- Спишь, клистирник? - спросил он меня спокойно, без насмешки. - Тебе спать не полагается по должности. Дай попить.

- Спать всем полагается, - примирительно сказал с соседней койки раненый с реденькой бородкой и сухим лицом. Говорил он высоким мальчишеским голосом. - Иному вечным сном, а иному недолговременным.

- Ты что ж, монашествующий, что ли? - насмешливо спросил его одутловатый.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.