Тихо стало, если, конечно, не считать музыки, отлетавшей от парней с транзисторами через плечо. Только скучно оказалось на улицах с транзисторною музыкой. Это теперь все поняли. Хороший урок – он всегда впрок!
Так вот и шло...
...Шло, но остановилось.
В одну из суббот, ввечеру, у хаты бабушки Акулины – вот тебе, бабушка, субботний день! – рассыпалось, рассыпалось скороговорочкою, да кто кого
громче, да кто кого позабористей, поядренее, да с разгулом и с потехою, да с тарами, барами и растабарами, да с притчами и с намеками, но с именами – и в масть и в лад и опять же про Тимошкин самокат, – да на разные голоса, да с почекиванием – чек, чек, дробно, дробно – каблучками и с балалаечным – звонко, звонко – треньканьем, и – надо же так! – в открытую... они – частушечки!
Только недолго. Не успели люди хорошенько вслушаться, а кто помоложе и поскорее на ногу – подтянуться к хате бабушки Акулины, смолкли частушки. Как отрезало. Не многое разглядели подошедшие...
Уходили девушки по домам. Со смущенными лицами и упрятавши под платки балалайки. У ворот, не слезая по обыкновению с велосипеда, только опершись о столбик, восседал Тимоша, провожая частушечниц полным значительности, сосредоточенным взглядом. Еще запомнилось, что он крикнул им вдогонку, ну совсем как колхозный председатель, – негромко, не на публику, хотя властно и отрывисто:
– Так до утра! И попрошу – без опоздания! Иначе примем меры! Еды только на дорогу, а там вас начнут кормить на казенный счет...
Утро – солнечное, ласковое, приветливое, воскресное – высветлило на площади у правления колхоза живописную картину. Вокруг автобуса и тихо урчащего на малых оборотах милицейского мотоцикла с коляской стояли стайкой девушки, их окружали взволнованные папы и мамы, а немного сбоку, как это и полагается начальству, – три председателя и Тимоша.
Девушки напряженно улыбались, скрывая страх перед грядущим. Уж теперь-то всем видно было: они понимали хорошо, что во всем для них предстоящем виноваты они сами, а не только грозный Тимоша.
Родители подбадривали их как могли и попутно самих себя успокаивали. В толпе то и дело слышалось: «Авось обойдется. Будем надеяться на лучшее. Должны снисхождение проявить – ведь в первый раз они...»
Тимоша тоже выглядел взволнованным.
Председательские лики излучали отеческое (и материнское, не забудем про бабушку Акулину) сочувствие.
Невозмутимым был только участковый, впрочем, ему и полагается быть таковым при любых обстоятельствах. Он ведь и не такое видывал.
Солнце тем временем подымалось все выше, а дорога предстояла дальняя. Участковый взглянул на часы – у него, не сомневайтесь, были самые точные в деревне часы – и кивнул: «Пора, мол, пора». Тимоша тоже взглянул на часы и, испросив разрешения у председателей, громко скомандовал:
– Прощание прекращается! По местам!
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.
Повесть в эпизодах, письмах и документах (1902–1905 гг.)