Ощутимы ли в теперешнем Кускове видения подобных светских игр? В отдельных местах — безусловно. Так, подходя к пустынной, удивительной по своей гармонической стройности свече Эрмитажа с северной, теневой аллеи и глядя на его окружье «античных» мраморов, на низкую, в человеческий рост дверь, непременно ждешь, что дверь вот-вот отворится и, пригибаясь, чтоб не задеть притолоку, выскользнет из темноты эрмитажных сеней, как из-за занавеса, узкая мужская фигура в позументах, чулках и башмаках с пряжками, с пудреной косицей, а за мужской следом и женская — с атласным шлейфом, в серебристой высокой прическе и венецианской маске, скрывающей рисово-бледное лицо, и, приняв на гранитных ступенях странные, несколько изломанные позы, они застынут на мгновение в немой беседе и тут же, словно зыбкие отражения в воде, истают, вспугнутые шагами очередных экскурсантов.

Но в Кускове стоял и настоящий садовый театр, и это тоже являлось следствием предлагаемого стиля эпохи: кусковская садовая сцена — наследница садовых сцен, и виллы Бельведер, и дворца Мандрагона, и виллы Памфили, и Версаля.

Кусковский садовый (или Воздушный) театр приходился куском самого сада: вся затея осуществлялась не зодчески — кирпичом, бревнами, штукатуркой, а декорационно — умело посаженными деревьями, стрижеными кустарниковыми боскетами, листвой, дерном и приставными холстами; архитектор тут оказывался не у дел, зато садовнику было над чем поломать голову.

Театр стоял между Итальянским домиком и Бельведером, обернутый сценой на юг, то есть актерами к солнцу, которое работало здесь рампой. По дошедшим свидетельствам, акустика театра была отменна:

Сколь Кусково зрим прекрасно,
Я такова не видал;
Все то скажут беспристрастно,
Много раз я в нем бывал, —

распевали под скрипичный аккомпанемент загримированные пастухами кусковские комедианты, и сегодня признано: местная труппа явила лучших по тому времени артистов — танцовщиков, вокалистов, трагиков, буффов, инструменталистов; инструменталисты при этом частенько пользовались духовыми и струнными самодельной выделки.

В Голландском домике, в выставочной витрине среди дельфтских фаянсовых изделий лежит фаянсовая же скрипка, маркированная серединой XVIII века, на редкость изящно, кобальтом по белой глазури, расписанная жанровыми сценами. Неизвестно, та ли это скрипка, которой, как великолепной безделкой, восхищался однажды превосходный скрипичный мастер Иван Андреевич Батов, крепостной Шереметевых, но вещица настолько хороша, что хочется верить.

Батов был по рождению одним из тех «избранных» шереметевских крестьян, что ваяли кусковскую красоту, выучившись по приказанию барина тому или иному художническому ремеслу, и, показала жизнь, как и остальные избранные (среди которых композитор Дегтярев, филолог Вороблевский, певица Жемчугова, танцовщица Шлыкова, живописцы Аргуновы, архитекторы Аргунов и Миронов), он не ударил в грязь лицом. Лучшие петербургские скрипачи — Тиц, Фодор, Роде, Бальо, Лафон, Борер, Хандошкин — играли на инструментах его производства. По их отзывам, скрипки Батова напоминали Гварнери; он умел выбирать дерево и сделал для Хандошкина великолепную скрипку из старой гробовой доски (за эту скрипку граф Орлов предлагал тысячу рублей), он знал секрет особого лака, всегда превосходного оттенка, его инструменты, описывают, были небольшого размера и отличались правильностью формы, «с невысокими сводами, понижавшимися мало-помалу до самых усов».

Но, кроме «избранных» крепостных, ваявших (рядом с вольными) Кусково, было еще сто пятьдесят семь, кои мыли, полировали, ремонтировали, мели, готовили хозяевам и гостям еду, обогревали их, лечили, развлекали, чинили обувь и платье, а именно сто пятьдесят семь лакеев, швейцаров, матросов, лекарей, маляров, золотарей, псарей, слесарей, резчиков, плотников, колесников, обойщиков, истопников, башмачников, токарей, конюхов, поваров, садовников и кузнецов.

Итак, театр стоял между Итальянским домиком и Бельведером. Сейчас от когда-то насыпных и ладно сбитых из дерна, мраморных сколков и точеных ореховых балясин сцены, мощных кулис и артистических уборных сохранился лишь плоский, поросший травой холм: некое подобие остатков артиллерийской флеши очаковских времен, которую годы осадили вековыми липами. Ясны очертания и зрительной залы — изысканно маленькой, камерной, спадающей к траншее оркестровой ямы волнистым амфитеатром. Здесь тихо и сонно, шелестят верхушки лип, иногда допуская к траве солнечные пятна; пятна пробегают рябой сетью, гаснут и бегут снова.

Точно такое же ощущение чудесного, блаженного запустения испытываешь и за Итальянским домиком, со стороны, где он распахивает свою лоджию. Давным-давно был разбит здесь сад, крошечный, но, «как в Италии», звездчато осыпанный цветами и осыпаемый искрящейся водяной фонтанной пылью; теперь вместо его двухступенчатой террасы — зеленеющий на солнышке пригорок с двумя сухими, покосившимися чашами каменных фонтанов. На вершину пригорка взбежала Диана.

Диана живет в этом краю с незапамятных времен, как, впрочем, и вся остальная мраморная кусковская братия — Наяды, Минервы, Афродиты, римские императоры и поэты. У всех них, несмотря на предупредительные этикетки, что они из Италии, до удивления, до невольной улыбки русское обличье.

Кусково — вообще абсолютно русское место. Можно ли в образе Итальянского домика, поставленного Карлом Бланком, почувствовать дух Германии, а в образе хоть и одетого в фасады Шарля де Вальи, но в сути своей рубленого, как изба, Большого дома — дух Франции? Нипочем и никогда: русский материал, русская мера во всем. Так точно не может быть отнесен к произведениям итальянской, немецкой, французской,

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.