Рождество в Москве

— «А ну, нацеди стакашку!»..

Бородатый мужик, приземистый, будто все тот же, с детства, всегда в широченном полушубке, гремучем на морозе, в вязке мерзлых калачиков на брюхе, — копейка штука! — всегда краснорожий и веселый, всегда белозубый и пахучий, — имбирь и мед! — цедит из самовара-шара янтарный сбитень, в тот же пупырчатый стаканчик, тяжелый с детства. Пышит горячим паром, не обжигает пальцы.

В Городе и не протолкаться. Театральной Площади не видно: вырос еловый лес. Бродят в лесу собаки — волки, на полянах дымятся сбитеньщики; недвижно, в тиши морозной, радуют глаз сияньем грозди шаров воздушных — колдовской «зимний виноград»; роняя снег, валятся елки в санки, едут во всю Москву, радуя новыми крестовинками, морозной смолкой, просятся под наряд.

Булочные завалены. И где они столько выпекают?!. Пышит теплом, печеным, — от куличей, от слоек, от пирожков; в предпраздничной суете некогда дома стряпать, пробавляются булочным товаром. Ошалелые от народа, сдобные молодцы, мучнистые, вносят и вносят скрипучие корзины и противни жареных пирожков, горячих, — жжет через тонкую бумажку: с груздями, с рисом-рыбой, с кашей, с яблоками... не ошибутся, кому-чего, знают по тайным меткам. Сыплются подрумяненным потоком, в теплом и сытном запахе, сайки и калачи, подковки и всякие баранки, с маком, с сольцой, с анисом; валятся сухари и кренделечки, булочки, завитушки и подковки... С морозу забегают погреться пирожками, весело обжигают глотки, облизывают пальцы, летят пятаки, куда попало, — скорей, нечего тут считать. Фабричные забирают для деревни, валят в мешки-пакеты — московские калачи и сайки, бело-слоистый ситный, пышней пуха. На все хватает: на ситчик и на платки, на сдобные баранки, на розовое мыльце, на карамель-гадалку, на пряники...

Тула и Тверь, Дорогобуж и Вязьма завалили своим товаром — сахарным пряником, миндальным, мятным, душистым, вязким, с начинкой, имбирной-апельсинной, с печатью старинной вязи, чуть подгоревшей с краю — вязьм... Мятные белые овечки, лошадки, рыбки, зайчики, петушки и человечки, круто-крутые, сладкие, — самая елочная радость. Сухое варенье, «киевское», от Балабухи, бепалево-мучнистая, сладко увязнут зубы в мягко-упругом чем-то, яблочном, клюковном, рябиновом. «Калужское тесто» мазкое, каменная «резань» промерзлая, сладкий товар персидский — изюм, шептала, фисташки, винная ягода, мушмала, кунжутка, халва-нуга, сахарные цукаты, рахат-лукумы, сжатые абрикосы с листиком... грецкие и «мериканские» орехи, жареный миндаль в сахаре, орехи заливные, свои- лесные — кедровый и каленый, «шпанский»... — святочных вечеров забава. Помадка и постный сахар, сухой чернослив «французский», седой от старости, сочный-моченый русский, сахарный мармалад хрустящий, Абрикосова С-вья, радужная «соломка» Яни, стружки-буравчики на елку, из монпасье, золоченые шишки и орешки, крымские яблочки-малютки, сочные, в крепком хрусте... леденцовые петушки, сахарные подвески-бусы... — валится на Москву горами.

Темнеет рано. Кондитерские горят огнями, медью и красным лаком зеркально-сверкающих простенков. Окна завалены до верху: атласные голубые бонбоньерки, — на Пасху алые! — в мелковоздушных буфчиках, в золотеньких застежках, с деликатнейшим шоколадом от Эйнема, от Абрикосова, от Ciy, от Крафта... пуншевая — карамель-боченки, Бормана, россыпи монпансье Ландрина, шашечки в сливках Флэя, ромовые бушэ от Фельша, пирожки-воздух от Транблэ... Барышни-продавщицы замотались, некогда в зеркальце попудриться: заказы и заказы — на суп-англэз, на торт-а-Пари в мороженом, на ромовые кэксы и пломбиры...

День и ночь дымят трубы конфетных фабрик: сотни вагонов тонкой муки, «конфектной» — «фин-флэр» — высыпят на Москву в бисквитах, в ящиках чайного печенья. «Соленые рыбки-дутики» Эйнема, новость, попали в точку — острят аппетит на чай и кофе, пивные оценили! — Эйнем-немец бьет Абрикосова: будет с тебя и мармаладу! Русская вековая фирма не сдается: бьет марципананной славой — четким художеством натюрморт: блюдами отбивных котлет, розовой ветчиной с горошком, блинами в стопке, политыми икрой зернистой, живыми фруктами... — все из тертого миндаля, из «марципана», обман глазам: лопнет витрина от народа. Мало?!. — так вот, набавлю: «звездная карамель», рождественская новость! Эйнем ответил — святочно-радостным подарком, высокою крэм-брюлэ, с Вифлеемской звездой под серпиком. Нет, постойте... вдвинулся Иванов, не стыдится своей фамилии: празднует Рождество победно, редко-чудесным шоколадом. Движется-богатеет жизнь...

Гремят гастрономии оркестры. Андреев, Генералов, Елисеев, Белов, Егоров... — слепят огнями, блеском высокой кулинарии, по всему свету знаменитой: пулярды, поросята, осыпанные золотою крошкой прозрачно-янтарного желе, фаршированные индейки, сыры дичиные, паштеты, пылкие волованы в провансале, пожарские котлеты на кружевах, сити-гиганты в розово-сочном теле... пломбиры-храмы, светящиеся оконцами, вишни, клубника, персики — с ноевских теплиц под Воробьевкой, вина победной марки, «удельные», высокое «русское шампанское» — Абрау-Дюрсо — начинает валить французское...

«Мамоны», пожалуй, и довольно... Но она лишь земное выраженье радости Рождества. А самое Рождество — в душе, тихим сияет светом. Это оно повелевает: со всех вокзалов отходят праздничные составы, с теплушками, по самому низкому тарифу, чуть ли не грош с версты, спальное место каждому. Сотни тысяч едут под Рождество в деревню, на все «Святки», везут «гостинцы» в тугих мешках, у кого не пропита получка, — купленное за русскую дешевку, за труд немалый.

Млеком и медом течет великая русская река.

Вот и Канун Рождества — Сочельник. В палево-дымном небе зеленовато-бледно проступают рождественские звезды. Вы не знаете этих звезд российских: они поют. Сердцем можно услышать, только: поют и славят. Синий бархат затягивает небо, на нем — звездный, хрустальный свет. Где же ты, Вифлеемская?.. Вот она: над Храмом Христа Спасителя. Золотой купол Исполина мерцает смутно. Бархатный, мягкий гул дивных колоколов его плавает над Москвой вечерней, рождественской. О, этот гул морозный... можно ль забыть его?! Звон-чудо, звон-виденье. Мелкая суета дней гаснет. Вот, воспоют сейчас мощные голоса Собора, ликуя, всепобедно. «С нами... Бог!..»

Священной радостью, гордостью ликованья, переполнятся все сердца.

«Ра-зумейте язы-и-и-цы-ы...»

«И по-ко-ряй-теся-а-а...»

«Я-ко... с н-а-а-а-а...ми Бог!..»

Боже мой, плакать хочется... — нет, не с нами. Нет Исполина-Храма — и Бог не с нами... Бог отошел от нас..?

Не спорьте. Мы отошли от Бога... — и каемся.

Звезды поют и славят. Светят пустому месту, испепеленному. Где оно, счастье наше? легкость, свобода наша?.. Бог поругаем не бывает. Не спорьте: я видел, знаю. Кротость и покаяние — да будут.

И срок придет.

Воздвигнет русский народ, искупивший грехи свои, новый чудесный Храм — Храм Христа и Спасителя, величественней и краше, и ближе сердцу... и на светлых стенах его, возродившийся русский гений расскажет миру о тяжком русском грехе, о русском освобождении из тьмы... — святую правду. И снова тогда услышат пение звезд и благовест. И, вскриком души свободной, в вере и уповании, воскричат: С НАМИ БОГ!