Дорога, говорят, рождает письма. Но и письма, бывает, рождают дорогу, – письмецо это Валера взял с собой. Кургузое письмецо в две машинописные строчки: «В порядке перевода вам предлагается должность старшего оператора установки получения серы. Главный инженер Оренбургского газоперерабатывающего з-да». Завода, который еще только нужно было пустить. В степи. В тридцати километрах от города Оренбурга-Перевода Валере не дали. Заявление его вообще осталось без резолюции. Он спокойно взял чистый лист бумаги и написал новое. Заменив «переводом» на «собственное желание». Тут уж директор вывел крупно,, отчетливо, каким-то не своим почерком: «Возражаю». Но возразить инженеру Лашкову было нелегко. Здесь у же завод. А там люди нужны, как воздух, как кислород. Остальное – дело личное, наверно?
...Не поезд, казалось, пришел в Оренбург, – город подплыл, подкатился к поезду, далекий, неизвестный Валерию степной город, взявшийся за Большую химию. «Ну-ну... – отметил Валера. – Даже не Пермь». Но Валерий Дашков ехал не в Оренбург, не в город – на завод.
– Да через пять лет... – горячился парень, – через пять лет здесь Дивноград будет! А что твой Оренбург? Куда ему расти? Он до нас потянется, сюда. Понял? Степь, простор... Рой да строй!
– Ну да, – скалился его приятель. – Только пока мы до Оренбурга тянемся. За хлебом, за куревом.
– За девушками, – весело подхватил смуглый порывистый парень. – А что, нет, да? Куда годится? Не согласен на такое. Давай Дивноград!..
Хохот стоял, как в цирке.
...Валера молчал. С интересом поглядывал на этих парней, сдержанно улыбался их спору, невольный его свидетель и мысленный участник. «Денежки, – степенно говорил один из спорщиков, не первой молодости человек, с сединой, должно быть, прораб. – Отпущена копейка, есть фонды – и хоть пять Оренбургов вокруг Оренбурга дам тебе. А денежки нет, повис на «нуле» объект – сиди и дыши. Дивноград!.. Вагонбург, скажи,- – вагончики да на прикольчике. Вон, землячок с сернокислого...»
Валера смутился. Смотрели на него, это он был с «сернокислого», то есть с газоперерабатывающего,
догадаться нетрудно. Столовка в Холодных Ключах одна, поселок маленький, «Вагонбург», поставили его строители, ребят с будущего ГПЗ тут узнавали сразу. «...Ну что, вот они, – продолжал «прораб». – Приехали, кто откуда, работать, жить. Ну и что? Ни забора, ни проходной. Одни фундаменты. И жилье – вагончики на прикольчике... Может, и будет лет через несколько, все возможно. А пока, сейчас, сегодня, терпи, казак, атаманом будешь... А не пацаны ведь, у кого и семьи...»
«Прораб» продолжал, но Валера уже не слышал, не слушал, сосредоточенный на своем, растревоженный этими не новыми в общем-то для него словами. Вот только сейчас, в час обеда, естественную и единственную паузу в круговерти рабочего дня, почувствовал он, что все изменилось, одно кончилось, и началось – сегодняшним днем – другое. Другое дело, другое время, другая жизнь. Он почувствовал всю новизну, изначальность этого дня, свободную и радостную, как приезд. Просто приезд – куда-нибудь, неважно куда... Единственное, что придерживало радость, – это то, что приезд его был только его приездом. Зина, Андрюшка остались там, дома... В Перми. Их приезд впереди, когда хоть немного он устроится здесь, обживется, пока «все в нуле», как сказал этот прораб. Пока... письма. Почаще, чтоб не отрываться, хоть вот так, условно быть с ними. Сегодня же он напишет, как и договаривались с Зиной, – первое, подробное, все как есть. Приезд, разговор в кадрах, устройство в вагончике, будущем их на какое-то время доме. Знакомство с заводом. С площадкой... Степь да степь кругом. Белый снег. Какие-то ямы – под фундаменты, наверное, котельная-времянка. Только-только начали монтировать аппараты. До труб, до обвязки еще далеко. Всего-то нас здесь, не строителей, заводских, во втором цеху, восемнадцать. Одного автобуса хватает забросить нас утром из города... То есть нет, Зин, девятнадцать – всего нас девятнадцать, вместе со старшим. И знаешь, кто старшой, единственный здесь пока итээровец? Лавренко! Я фамилию услышал, уже насторожился: «Я на практике у вас был... В Перми, в шестьдесят восьмом. Дашков, Валерий». «Не помню. Там бочки вон пришли. Надо принять». Лавренко!.. Вот так и начал я тут. Бочки с реагентами, вагоны с оборудованием... Разгружаем, кантуем на склад, выдаем монтажникам. И так, наверно, и завтра и послезавтра, пока строители не отдадут нам ключи. В общем, работы тут еще – конца нет. Не знаю, когда напишу вам: приезжайте. Тут все так, всем трудно. Да где легко, Зин? На том свете, может. А мы на этом, и надо жить, как есть, – жить и не ныть.
Так и было: бочки с реагентами, оборудование, разгрузка, складирование, – вчера, сегодня, завтра. Налетала пурга... Заносило снегом грузовую ветку, валило ветром щиты – трехкилометровую снегозащитную линию, без рук, без ног возвращаешься с этих «стихийных» работ. О выходных, разумеется, никто не помышлял. Рано утром начиналась смена, часок на обед – и снова площадка, вагоны, склады. Только вечером, когда возвращались они в город, в свой дом на колесах, круговерть дня размыкала свой круг. Узкая полоска вечера на брезентовом полотнище дня... Тут они сходились, собирались в компанию, курили, острили. Знакомились. Кто откуда, кто насколько, что кого сюда занесло. Это было важно, им предстояло вместе работать, жить, – нужно лее знать, кто есть кто. «А ты откуда? Не из Салавата, с «нефтяшки»?»
– Нет, – сказал Валера. – Не из Салавата.
Ну, как им сказать, откуда он? Сейчас – из Перми, с Пермского нефтеперерабатывающего. В Перми и учился, в политехническом институте. Проходил практику на установке, у Лавренко, между прочим... Но и в Пермь он приехал, как сюда. До этого был Соликамск, ЦБК. Целлюлозно-бумажный комбинат. Поступил туда после Свердловска, после Уральского политехнического – попытал там счастья, «попробовал» конкурса... Ну, а перед Свердловском была школа, детство – Чердынь.
Он сразу же увидел мысленно чердынские улицы, реку, гору Троицкую – просто холм, который во времена Ермака казался, наверное, горой, когда ставил Ермак тут уральскую свою крепость Чердынь. Впрочем, И сам он, Валерка, думал, что Троицкая – гора. Давным-давно, когда и деревья были большими и Колва была река... Он не помнил отца, они жили одни с мамой в Березниках, и мама работала учительницей. Ему было четыре года, когда они переехали в деревню, к деду и бабушке. Там, в деревне, мама вышла замуж за хорошего человека, который и стал Валерке отцом. Все складывалось, они жили дружно, весело. Жить бы и жить так – всю жизнь. Но мама тяжело заболела и летом – в самое лето, 18 июня – умерла...
В деревне была одна начальная школа, в которой и работала мама, и Валера был еще и ее ученик. Называл на «вы» и Клавдией Ивановной... В 5-й Валера пошел в Чердынь. Там и жил на квартире, навещая теперь своих только по воскресеньям, махнув в деревню на лыжах зимой или отшагав 12 километров, если время было весеннее, «пешее».
Мальчишкой из всех деревенских интересностей самым интересным он считал пасеку. Луг, некрашеные ульи, суетливые пчелы, тяжелые, теплые шмели. Часами мог он наблюдать за ними, подкравшись, притаившись... В старших классах в деревню он приезжал работать. Косил, «топтал зарод» – трамбовал сено в стога. Работал просто на подхвате, если требовалось.
Вот так жил он в те годы, школьные, чердынские. Ну, а потом надо было выбирать что-нибудь, начинать взрослую, рабочую жизнь, и он уехал – в Свердловск, в Соликамск, в Пермь, в Оренбург, в степь, где сегодня растет, поднимается их завод.
– Ну, вот и все, – сказал он. – А что еще сказать о себе? Зину жду, Андрюшку, надоело одному в этой сараюшке...
Он не сказал ребятам, что уже написал Зине: приезжайте. А чего ждать? С жильем как-нибудь решится. А в степи уже стоял завод. В небо упирались печи, махины дымовых труб.
Своя правда была, наверное, в том, что он и все те, которые были первыми, приехали сюда в январе – степь, снег, строительная площадка, белая, как начало. Черные провалы ям, груды кирпича, железо, бетон, остовы аппаратов. С этих черно-белых кадров и начинается в его памяти Оренбургский газоперерабатывающий... Но скоро все вошло в норму, оформилось. Были скомплектованы бригады (смены), каждую из них возглавил старший оператор, одним из этих «старших» был Валерий Лашков. Бригады «развели» по установкам.
В 10-м номере читайте об одном из самых популярных исполнителей первой половины XX века Александре Николаевиче Вертинском, о трагической судьбе Анны Гавриловны Бестужевой-Рюминой - блестящей красавицы двора Елизаветы Петровны, о жизни и творчестве писателя Лазаря Иосифовича Гинзбурга, которого мы все знаем как Лазаря Лагина, автора «Старика Хоттабыча», новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.