«Перетаскивая вал над людскими головами, мастер мастера ругал нехорошими словами». Оно понятно, что нехорошими — иными не ругаются. Стало быть, никакого открытия участковый поэт здесь не сделал. Видимо, и не смог бы, ибо только «старые» рабочие знают, что на изготовление двух однотипных валов подряд идет столько же времени, за сколько — если вперебивку — можно осилить всего лишь полтора вала.

Разумеется, мастеру эти тонкости были ведомы. Потому и «подмигнул» он станочникам из той части цепочки техпроцесса, которая «тащит крупноту»: «Прихватите, мол, заодно и эту случаем попавшую на участок болванку. И вам-де выгодно, и производству приятно». Да в том-то и закавыка, что логически положенные для противовеса, иными словами, «законные» неприятности выпадают в этом случае всецело на долю «сообразительного» мастера.

Во-первых, якорный участок сверхплановый вал к себе не брал: там в нем пока не нуждались, а избытка производственных площадей, как и везде, не было. Здесь он тоже изрядно мешал. Так вот и получилось, что два сменных мастера периодически перетаскивали мостовым краном эту четвертьтонную металлическую сигарету с одного конца участка в другой на свободное место в соответствии с организацией работы своих смен. За время вынужденных перевозок на валу случайно забили резьбу (ничего, мастер поправит, вручную прогнав плашкой М-100, зажатой в двухметровый вороток). Нечаянно чем-то задев, поцарапали шлифованную поверхность вала (тоже ничего: мастер подшкурит, выкроив толику времени). Тут в самый раз начать разговор о работе, роли и назначении мастера в условиях жесткого и непрерывного серийного производства. Что он там делает? Если в двух словах, то кроит время.

Убедиться в этом легко, если «войти в рабочий день мастера», посмотреть, из чего его собственное время состоит. В принципе, думаю, картина везде одна. У нас она такая.

В половине восьмого мастер пританцовывает у входа на участок, ждет крановщицу. «На три минуты уже задержалась. На целых три минуты уже!» «Так ведь заготовки ко всем станкам вечерним мастером в конце его смены для начала работы нашей смены расставлены». «Переставлять срочно кое-что надо: Иванов заболел, у Петрова станок не включается!».

За спиной тем временем, слышишь, уже добрая половина станков загудела, и на них «заговорили» на разные голоса, «закалякали» пущенные в обработку валы. Самые крупные из них на обдирке степенно говорят покрывающим все басом с нажимом на букву «О»: «Ко-ля, ко-ля». Валы поменьше вращаются на полуавтоматах с отменной скоростью, завывая на ходу: «Каля, каля, каля...» Под фрезами, которые раздирают их вдоль хребта шпоночными канавками или нарезают на концах резьбу, валы хрустят. Под шлифовальными камнями они уже только шипят, вспыхивая последним, все угасающим пламенем.

После шлифовки, еще недавно совсем черные, валы становятся яркими и светлыми, как зеркало, хоть смотрись в них. Однако с этим еще ни разу не был согласен контрольный мастер участка Полисеев. Вот и сейчас он «тычет в нос» эталоном чистоты обработки и грозит забраковать все без исключения валы: «Если мастера не примут меры!..»

Первейшая мера спасения от полисеевского натиска есть рывок от него к очередному станку, от которого кричат: «Эй, мастер, валы давай!» Голоса у станочников «поставлены» соответственно обстановке. В десяти метрах над головой по всей длине пятидесятиметрового пролета с грохотом ходит пятитонный мостовой кран. Это главный «станок» мастера. Крановщица понимает меня без слов. Показываешь ей жестом, откуда везти заготовки, отбегаешь от Полисеева на пять шагов и уже не слышишь, чем он там еще грозит. «Мастер, монтеpa бы мне...» — говорят сзади. «Сейчас сбегаю», — отвечаешь, не оборачиваясь, ибо и так узнаешь по голосу, кто это.

Монтерская находится за стеной, в соседнем пролете, но монтеры чаще всего «на вызове» на других участках, и надо их еще поискать. Да и всего-то на огромный, размером с добрый завод, цех имеется ровным счетом два монтера, а только на нашем участке тридцать восемь станков.

— Эй, стойку бы мне под валы! — окликает шлифовщица Света Савушкина. Она успевает «вылизывать» за смену до 150 валов. На стойке помещается 22 штуки; стало быть, одной Савушкиной требуется 7 стоек. А в смене до 6 шлифовщиков. И, кроме того, валы на стойках следуют по целому ряду других операций.

— Сейчас сброшу готовые и пригоню тебе стойку.

— Где корзину взять под заготовки? — спрашивает подошедший центровщик.

— Я тебе только что отправлял.

— Полна уже.

Центровка торцов — начальная операция техпроцесса. От ее бесперебойности зависит степень наполнения участка валами, которых надо «прожевать» — прогнать по восьми операциям — четыреста — пятьсот штук. В корзину входит примерно сорок валов. Очень просто высчитать, сколько рейсов с пустыми корзинами и обратно с полными надо сделать на одну лишь центровку. Но делать их надо, ибо с центровкой, понятно, шутить не приходится.

Однако шутить нельзя и с последней операцией — зачисткой галтелей, без которой вал еще не вал, а лишь простая заготовка, и производится на станке, отстоящем от центровального ровно за 50 метров. Прочие шесть операций я умышленно опускаю. И без того ясно, какой путь проделывает мастер по участку. Однажды я насчитал ПО полных проходов в оба конца — 11 километров — и сбился.

— Сплошной брак! — хватает меня за рукав выскочивший из-за станка Полисеев.

— Какой там брак! — выдираюсь из его лап. — Валы вполне кондиционные. Завтра камень заменим, тогда и на экспорт сколько надо отберешь...

— Механика не видел? — подбегает старший мастер. — У Вагнера давление село! Сейчас Пронина встанет! А там и Савушкина с Лелюшиной!..

— В кузне, наверно. Там ковочная машина барахлит. Эй, кран! Логина! Давай на фрезеровке стойку поменяем!

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.