Прощай, Ата…

Коктембай убедился, что его и в этом году не отпустят, он чуть не заплакал, когда увидел, как Келес и Шолпан, одевшись, вышли во двор. Шолпан спросила у матери: «Мама, а когда Коктембай пойдет учиться?» «О боже, только ему не хватало учиться, довольно с нас того, что вы будете учеными».

– Коктем, они уже уходят. – В комнату вбежал Жорабай, короткая рубашка на нем задралась, и был виден живот. Коктембай даже не посмотрел на брата.

– Ну и пусть уходят...

– Коктем, а почему ты сам не уйдешь, все равно не пускают.

Коктембай не отвечал, он молча тер пальцем оконное стекло. Жорабай подошел поближе.

– На следующий год мы с тобой вместе пойдем. Убежим, ладно?

Коктембай кивнул головой. Дверь открылась, вошла Салжан:

– Вы тут смотрите не вздумайте уйти куда-нибудь. За малышом следите, скотине задайте корм. В обед поставьте самовар, напоите чаем деда и отца. Завтра вечером я вернусь, если все будет хорошо.

Коктембай слушал, отвернувшись. Салжан поправила платок, и вышла. Итак, Коктембай снова остался в ауле. От парня, который его записал, вестей не было. При мысли о том, что его ровесник, сын продавца Жанака, уже учится во втором классе, Коктембаю стало совсем грустно.

Вечером Жакену стало хуже. У него был сильный жар. Старик лежал неподвижно и только тяжко стонал. Дома никого не было, дети перепугались и не знали, что делать. Они выполняли только то, о чем просил их Жакен. Принесли воды, укрыли больного еще одним одеялом, разминали ему ноги. Шаден пришел, когда уже совсем стемнело. К этому времени Жакену немного полегчало. Он больше не стонал и лежал тихо, с закрытыми глазами, но это продолжалось недолго. Скоро жар усилился. Жакен стал бредить. Тут и Шаден растерялся. «Как бы не отошел старик», – пробормотал он и, подумав, решил сходить за Саулебаем.

Муллы в ауле не было. Его обязанности здесь выполнял Саулебай, он собирал пожертвования, делал обрезания, дети боялись его. Когда Жорабай услышал, что отец пошел за Саулебаем, то чуть не заплакал и спрятался за спиной брата.

Саулебай пришел в чалме, кончик которой свисал ему на плечо. Он поспешно снял калоши и прошел в комнату, где лежал Жакен.

– Как дела, Жакен, это я, Саулебай. – Он сунул руку под одеяло и потрогал больного. Жакен молчал. Он только кивнул головой, давая знать, что узнал Саулебая.

– Боже мой, у него все тело горит! – Саулебай раскинул ладони и стал что-то говорить зычным голосом. Дети внимательно глядели на него и вздрогнули, когда он вдруг вскрикнул «ушш-ит!». Но молитва продолжалась, и они, не дослушав ее до конца, уснули. Заметив, что дети спят, Шаден по одному вынес их из комнаты.

«Этим щенкам давно было пора укладываться», – ворчал он.

Утром пришли еще два старика в огромных чалмах. Они шептались и что-то говорили у постели больного. Шаден не пошел на работу.

Коктембай и Жорабай не могли войти в комнату к деду, потому что старики все время были там. Только вечером, когда все старики вышли из дому, держа каждый по кумгану, Коктембай вошел к деду.

Жакен лежал укрытый по грудь одеялом, на голове у него была накручена чалма. Он сразу узнал Коктембая, подозвал к себе и погладил по голове. Он что-то сказал, но разобрать было трудно. Он прижал голову внука к своей груди. Из глаз старика катились слезы, он дрожал всем телом.

– Ата, не плачь, ата... – Коктембай сам заплакал.

Вечером вернулась Салжан. «И как они там живут, в райцентре, умаялась совсем, а ведь только день пробыла»... Она с крыльца начала было жаловаться мужу, но смолкла, как только вошла в комнату...